Превращение

Однажды я прочла в газете результаты соцопроса, согласно которым первое место в списке фобий американцев в возрасте от восемнадцати до шестидесяти пяти лет занимают публичные выступления. На втором месте — пауки, а на третьем — смерть. Я боюсь всех этих вещей. Но больше всего я боюсь неудач.

Я не трусиха. Я хочу, чтобы это было совершенно ясно. Но в считанные дни моя практически идеальная жизнь

Я четко следовала своему жизненному плану, позволяя себе лишь незначительные отступления от него. Всего за восемь месяцев до той ночи, которую именую теперь не иначе как «Большой переворот», я прошла путь от «простой мисс Кэрри Эймс» к «доктору Кэрри Эймс». Я вырвалась из сонного городка на восточном побережье, в котором выросла, только чтобы очутиться в таком же скучном городишке в центре Мичигана. Там я получила обширную резидентуру[1] в отделении скорой помощи государственной больницы. Сам город и близлежащие поселки предоставляли неограниченные возможности для практического изучения и лечения травм, полученных и в городских драках, и при работе с такой ненадежной сельскохозяйственной техникой. Следуя своей мечте, я была абсолютно уверена, что наконец-то добилась успеха, и теперь сама хозяйка своей судьбы, что, как мне казалось, всегда ускользало от меня в бурные студенческие годы.

Конечно же, сонный городок в центре Мичигана надоедает, особенно в морозные зимние ночи, когда даже собаку не выгонишь на улицу. И как раз в такую ночь, пробыв дома всего четыре часа после изнурительной двенадцатичасовой смены, я была вызвана обратно в больницу, чтобы помочь справиться с внезапным наплывом пациентов. В тот ужасный вечер отделение скорой помощи было на удивление забито, учитывая тот факт, что надвигались Рождественские праздники. Мне ужасно не повезло, и в ту ночь меня отправили в травматологию вести прием пациентов с серьезными повреждениями и ранами. Или, если говорить конкретнее, из-за гололедицы на 131-ом шоссе столкнулись и разбились вдребезги машины с любителями побегать по магазинам.

Приняв трех пострадавших, я ощутила острую потребность в дозе никотина. Хотя я и испытывала вину за то, что перекинула на других докторов парочку экстренных случаев, но не чувствовала себя настолько виноватой, чтобы отказаться от короткого перекура.

Я практически добралась до выхода из отделения скорой помощи, когда привезли Джона Доу[2].

Доктор Фуллер, врач-ординатор[3] и по совместительству главврач нашей больницы, бежал рядом с каталкой и со своим неподражаемым техасским акцентом выкрикивал указания, одновременно выясняя состояние пациента у фельдшера скорой помощи.

Сбитая с толку тем, что спокойный южный говор доктора Фуллера сменился на резкий обрывистый тон, я не сразу обратила внимание на больного на каталке. Я никогда до этого не видела, чтобы мой начальник утрачивал свое незыблемое самообладание. Это испугало меня.

— Кэрри, ты собираешься помогать нам или у тебя путешествие в страну Мальборо? — рявкнул он на меня. Когда я от неожиданности подпрыгнула, сигарета, зажатая между пальцами, переломилась надвое, и из нее высыпался сухой табак. Мой перерыв был официально отменен.

Я вытерла руки о свой халат и побежала рядом с каталкой. И только тогда заметила состояние находившегося на ней.

Когда мы вошли в операционную, и фельдшеры скорой помощи отошли, чтобы освободить дорогу устремившейся к пациенту медицинской сестре, вид больного парализовал меня.

— Итак, дамочки. Мне необходимы противожидкостная хирургическая маска[4], стерильный халат и защитные очки — в общем, полная «космическая» экипировка. Поторопитесь, пожалуйста, — приказал Фуллер, не обращая внимания на свой забрызганный кровью белый халат.

Я знала, что должна что-то сделать, чтобы помочь, но могла только безучастно пялиться на месиво, лежащее на столе передо мной. Я понятия не имела, с чего начать.

Кровь, возможно, была единственной вещью, которую я не боялась. В случае с этим Джоном Доу, в том, что я не могла нормально работать с ним, касаться его и даже просто приближаться к нему, была виновата вовсе не кровь. А тот факт, что он выглядел, как мой образец для вскрытия в последний день курса макроскопической анатомии[5].

Сквозные раны сплошняком покрывали его грудь. Некоторые были маленькими, но четыре или пять были достаточно большими, чтобы уместить внутри бейсбольный мячик.

— Огнестрельные ранения? Вот дьявол! Из чего же в него стреляли? Из чертовой пушки? — пробормотал доктор Фуллер, как только исследовал одно из кровавых отверстий своим пальцем, облаченным в перчатку.

Не требовалось знаний судебной медицины, чтобы сказать, что чем бы ни были вызваны столь обширные ранения груди пострадавшего, это не имело никакого отношения к повреждениям на его лице. Его челюсть или то, что осталось от нее, с выбитыми передними зубами, была вырвана из сустава и безвольно болталась сбоку, удерживаясь лишь на лоскутах кожи и связках. Над зияющей дырой в щеке одно глазное отверстие было пустым и раздавленным, а сам глаз и его оптический нерв полностью отсутствовали.

— Я бы сказал, что кто-то обрушил на его голову топор, если бы думал, что такое возможно — размахнуться с достаточной силой, чтобы сделать это, — сказал доктор Фуллер. — Мы не сможем сюда просунуть трубку, его трахея раздроблена к черту.

Я не могла дышать. Уцелевший глаз Джона Доу, ясный и ярко-синий, уставился на меня, как будто был настороже.

Это, должно быть, игра света. Никто не мог выдержать столько боли и остаться в сознании. Никто не мог выжить со столь обширными повреждениями. Он не кричал и не корчился в муках. Его тело оставалось неподвижным и полностью лишенным какой-либо реакции, когда кто-то из врачебного персонала сделал надрез в трахее, чтобы ввести туда трубку.

Он не отводил от меня взгляда.

Мое сознание кричало: как он может жить?! То, что я видела, разрушало тщательно выстроенные логические схемы, которые я создавала в медицинском колледже на протяжении трех лет. Люди не выживали с подобными ранами. Этого не было в учебниках. Но, тем не менее, он здесь, просто уставился на меня, сфокусировался на мне, несмотря на суету вокруг нас.

В какой-то момент мне показалось, что я услышала свое имя из изувеченной дыры, которая раньше была его ртом. Но затем я поняла, что это был возмущенный голос доктора Фуллера, который пробивался сквозь плотную завесу моего парализованного от отвращения сознания.