Превращения гиперболоида инженера Гарина
Шрифт:
Таунсу, однако, не повезло — Скобельцына не было в Москве. Но нет худа без добра. Его встречал заместитель Скобельцына, которым оказался не кто иной, как Басов. Поэтому они смогли, не мешкая, перейти к самому, с их точки зрения, главному — к знакомству с работами в области квантовой электроники. Правда, до этого Басов ознакомил Таунса с подготовленной для него программой. Посещение лабораторий Басова и Прохорова в пятницу и субботу. Лекция профессора Таунса и посещение Института радиотехники и электроники Академии наук в понедельник. Осмотр других лабораторий ФИАНа — по его выбору и физического факультета МГУ во вторник. Поездка в Ленинград, поездка
Кроме научной программы, предусматривались посещения театров, осмотр Кремля, экскурсии по городу и Подмосковью.
Таунс был явно поражен. Он, конечно, слышал о русском гостеприимстве. Но, несомненно, кто-то внушал ему мысль о «замкнутом обществе», о духе недоверчивости и секретности, о «железном занавесе». И вот он встретил радушный и доброжелательный прием, попал в атмосферу делового и искреннего сотрудничества.
Однако программа есть программа, и ее надо выполнять. Снова через холл мимо фотографий и потом налево по длинному коридору они прошли в крыло, в котором помещается лаборатория квантовой радиофизики, руководимая Басовым.
Еще несколько лет назад Басов и Прохоров работали вместе. Но за эти годы молодая квантовая электроника так развилась, приток молодежи стал настолько большим, что работать в рамках одной лаборатории оказалось невозможным. Произошло организационное разделение. Так родилась Лаборатория квантовой радиофизики, «Басов-лэб», как ее называют иностранцы. Прохоров сохранил за своей старое название — лаборатория колебаний.
Итак, профессор Таунс входил в святая святых, к алтарю того бога, которому он и его спутники служили верой и правдой, в лабораторию квантовой радиофизики.
Отстанем от них. Они сейчас зайдут в небольшой кабинет Басова и начнут говорить о вещах, для нас, простых смертных, слишком сложных. Лучше подождем немного и присоединимся к ним, когда начнется осмотр лаборатории.
БАСОВ-ЛЭБ
Вот открывается дверь, и из кабинета Басова выходит Таунс. За ним Басов и его сотрудники. Они направляются в лабораторию. Пойдемте за ними. Квантовая теория нам не помешает. Наоборот, она поможет нам многое понять. Конечно, мы не будем пытаться изучить ее так, на ходу. Это невозможно, и не стоит пробовать. Но мы по мере необходимости будем пользоваться ее плодами. Ведь срывая яблоки с древа познания, не обязательно нагибаться к его корням, изучать движение жизненных соков, проникать в тайны фотосинтеза и строение хлорофилла.
Лаборатория! Велик русский язык. Но, как и другие языки, он далек от совершенства. Один из его пороков — многозначие слов. Вот, например, слово «лаборатория». Оно обозначает учреждение или часть учреждения, в котором ведутся исследовательские работы. Оно же обозначает и помещение, приспособленное для научной работы, для проведения специальных испытаний или учебы.
Не больше пятнадцати лет прошло с тех пор, как Басов и Прохоров работали в помещении, состоящем из одной-единственной комнаты. Теперь их лаборатории — это большие творческие коллективы, работающие в прекрасно оборудованных помещениях. В них более сотни сотрудников. Уже многие' из них стали кандидатами и докторами наук. В этом году к защите намечены двадцать диссертаций! Да и сами Басов и Прохоров приобрели солидность. Звание академиков — пока набиралась книга, их избрали в АН СССР, — ленинских и нобелевских лауреатов обязывает. Некоторые их ученики уже руководят большими коллективами в других институтах. И нам придется потрудиться, если мы хотим вместе с Таунсом познакомиться со всем, что делается здесь, в лабораториях. Ведь Таунс специалист, он понимает своих коллег с полуслова. Но не будем падать духом и пойдем за ним.
В комнате, в которую они вошли, стоял первый молекулярный генератор. Нет, он уже не работал. Сделав свое, он превратился в музейный экспонат. Как паровоз Черепановых, он уступил дорогу своим потомкам, которых теперь успешно вытесняют тепловозы и электровозы. Трудно сказать, к какому поколению относятся молекулярные генераторы, которые с интересом рассматривал Таунс. Во всяком случае, они успели изменить специальность. Они уже не отсчитывают точное время, а помогают ученым изучать тончайшие детали строения молекул, атомов и атомных ядер. Они вновь превратились в радиоспектроскопы, от которых они происходят, замкнув цикл эволюции.
Спектроскописты стремятся все более подробно изучать строение спектральных линий. Но спектроскопы, как и телескопы или микроскопы, не могут быть безгранично зоркими. Тонкие, но важные подробности ускользают от нас вследствие несовершенства существующих приборов. Теория строения атомов и молекул говорит, что многие спектральные линии состоят из нескольких линий, сливающихся воедино только по вине спектроскопа. Именно эти недоступные наблюдению линии должны стать ступенями на пути к еще не покоренным вершинам науки. Для проверки теории и уточнения наших знаний крайне важно рассмотреть по отдельности эти слившиеся линии.
Изучение свойств молекулярных генераторов с двумя резонаторами открыло фиановцам еще одно свойство их приборов. Оказалось, что при медленном изменении расстояния между резонаторами на ленте самописца одна за другой появляются неразличимые ранее линии спектра аммиака. Те самые, предсказанные теорией линии, увидеть которые еще недавно считалось невозможным.
Этот результат особенно заинтересовал гостя потому, что он почувствовал здесь рождение новой главы спектроскопии. Он отлично понимал, что новый метод позволит увидеть незримые подробности спектра не только в аммиаке, но и во многих других молекулах.
Басов, Ораевский и Страховский сказали Таунсу, что ветеран квантовой электроники — молекулярный генератор еще не отказался от борьбы за звание эталона частоты. Им не надо было объяснять гостю, что все надежды ветерана в соревновании с молодым соперником — водородным генератором — в том, чтобы сбросить излишнюю полноту со своей спектральной линии. Ведь в аммиачном генераторе она примерно в три тысячи раз толще, чем в водородном. Все они знали и путь к похудению. Нужно было увеличить время пребывания молекул в резонаторе.
Но то, что удалось в случае атомов, не подходило для молекул аммиака. Пока не известно ни одного вещества, столкновение с которым проходило бы для аммиака так же незаметно, как это бывает при соударении атома водорода с пленкой парафина или тефлона. Поэтому создать для аммиачного генератора накопительную колбу пока невозможно. Басов и Ораевский, зная это, давно предложили несколько путей к заветной цели. Все эти пути должны были привести к одному результату — получению очень медленных молекул аммиака. Таких медленных, чтобы они не проскакивали через резонатор за тысячные доли секунды, а спокойно летели бы в нем как можно дольше. Они мечтали о секундах или хотя бы десятых долях секунды.