Шрифт:
Расхаживая по утренней гостиной своей золовки, Гроуби Лингтон считал тянущиеся минуты со скрытым беспокойством человека, начинающего ощущать свой возраст. Не более четверти часа отделяло его от того момента, когда ему предстояло попрощаться и в сопровождении избранного эскорта племянников и племянниц отправиться по дороге, вьющейся среди полей и садов, к железнодорожной станции. Гроуби Лингтон был по натуре добродушным человеком, и ничего не имел против того, чтобы время от времени наносить визиты жене и детям своего умершего старшего брата Уильяма; но всё же он предпочитал домашний комфорт и уединённость своего сада, общество
Неожиданно он замер на месте, и от его снисходительного благодушия не осталось и следа. В принадлежащем одному из его племянников альбоме ему попался на глаза выполненный с беспощадной точностью рисунок, на котором он увидел себя самого и своего попугая, застывших в забавно-степенных умиротворённых позах и с одинаковой серьёзностью взирающих друг на друга. Справившись с мгновенным приступом раздражения, Гроуби от души рассмеялся, похвалив мастерство юного художника, отметив, однако, убийственную точность схваченного им образа.
Затем в его душе вновь поднялась волна негодования, на сей раз не столько против карикатуриста, облекшего свой замысел в карандаш и чернила, сколько против самой идеи, которая выражалась этим рисунком.
Неужели люди, привязываясь к домашним животным, со временем начинают до такой степени напоминать их? — пришла ему в голову пугающая мысль. А он сам? Неужели и он всё больше и больше становился чем-то похожим на эту комически-торжественную птицу, своего неизменного компаньона?
Гроуби был необычно молчалив, пока шёл к станции в сопровождении непрестанно тараторивших племянников и племянниц; во время краткого путешествия на поезде он подверг критическому анализу свою жизнь и пришёл к неутешительному выводу, что в последнее время она и впрямь немногим отличалась от существования попугая. В самом деле, как он проводил свои дни? — степенно, но без всякой цели бродил по саду да посиживал в плетёном кресле на лужайке под фруктовыми деревьями или возле камина в библиотеке.
А в чём заключался смысл его бесед со случайно встретившимися соседями? «Совсем весенний денёк, не правда ли?», «Похоже, дело идёт к дождю», «Рад вновь видеть вас; вам следует больше беречь себя», «Как быстро подрастают детки, верно?» Поверхностные, ничего не значащие фразы, действительно чем-то напоминающие болтовню попугая, одна за другой всплывали в его памяти. Разве так должны общаться между собой наделённые разумом существа? С таким же успехом он мог адресовать своим знакомым приветствия, вроде, «Эй, Полли! Кис, кис, кис, мя-я-у!» Гроуби всё меньше нравился созданный им мысленный автопортрет, до странности совпадавший с рисунком, — столь верным по своей сути, — который сделал его племянник.
— Я избавлюсь от проклятой птицы, — с негодованием сказал он, хотя в глубине души сильно сомневался, решится ли на такой шаг.
— Мой брат уже дома? — поинтересовался он у конюха, прибывшего встретить его на станцию на запряжённой пони коляске.
— Да сэр, приехал в два пятнадцать. Ваш попугай умер, — последнее заявление было сделано слугой с интонацией затаённого восторга, который представители его сословия находят в возвещении разразившейся катастрофы.
— Умер попугай? — переспросил Гроуби. — Что же стало тому причиной?
— Обезьяна, — лаконично ответил конюх.
— Обезьяна? — удивился Гроуби. — Какая ещё обезьяна?
— Та самая, которую полковник привёз с собой, — услышал он неожиданное объяснение.
— Вы хотите сказать, что мой брат болен? — встревожился Гроуби. — Это заразно?
— Слава богу, полковник, как обычно, в добром здравии, — сказал конюх; и поскольку других объяснений не последовало, мистифицированному Гроуби оставалось набраться терпения до тех пор, пока не доберётся домой. Брат ждал его у дверей.
— Ты уже слышал о попугае? — без обиняков перешёл он прямо к делу. — Чёрт, я приношу самые искренние извинения. Едва он увидел обезьяну, которую я привёз, чтобы позабавить тебя, как тут же закудахтал: «Что за чушь, сэр-р! Что за чушь, сэр-р!», а эта чёртова зверюга одним прыжком подскочила к нему, схватила его за шею и принялась крутить над головой, словно пращу. Бедняга Полли уже не подавал признаков жизни, когда его удалось освободить из лап этой мерзавки. Прямо не знаю, что с ней случилось, — ведь обычно она ведёт себя чрезвычайно мирно и дружелюбно и никогда не позволяет себе таких выходок. Ты не представляешь, как я опечален случившимся; теперь ты, должно быть, не захочешь и взглянуть на мой подарок.
— Почему бы и нет? — с неожиданным энтузиазмом отозвался Гроуби.
Узнай он о трагический кончине попугая несколькими часами раньше, известие буквально сразило бы его; теперь же всё произошедшее воспринималось им как перст заботливой судьбы.
— Очаровательное создание! — сказал он, когда ему представили виновницу переполоха, небольшую длиннохвостую обезьянку, привезённую откуда-то из Западного полушария.
Её вкрадчивые, робко-настойчивые повадки моментально завоевали симпатии Гроуби. Впрочем, человек, знакомый с повадками этих животных, несомненно, сказал бы, что красноватый блеск её глаз свидетельствует о наличии опасного темперамента, проявления которого несчастному попугаю довелось испытать на себе. Слуги, привыкшие относиться к умершей птице как к члену семьи, — к тому же не доставлявшему больших хлопот, — были буквально шокированы тем, как лёгко кровожадный агрессор занял принадлежавшее его жертве почётное место хозяйского любимица.
«Отвратительная дикая обезьяна, ни разу, в отличие от бедного Полли, не сказавшая ничего путного», — таков был уничтожающий приговор, вынесенный на кухне.
Однажды воскресным утром, через год или, может быть, год с небольшим после рокового для попугая визита полковника Джона, мисс Уэпли чинно восседала на своём обычном месте на скамейке в приходской церкви. Мисс Уэпли не была лично знакома с сидевшим позади неё Гроуби Лингтоном, однако в течение последних двух лет воскресные церковные службы регулярно напоминали каждому из них о существовании друга друга, и она, возможно, успела оценить торжественную серьёзность, с которой её сосед повторял слова пастора во время богослужения. Ну а Гроуби наверняка обратил внимание на такую мелочь, как маленький бумажный пакетик с мятными пастилками от кашля — на случай неожиданного приступа кашля, — которые мисс Уэпли приносила всякий раз вместе с молитвенником и носовым платком и клала на свободное место на скамейке рядом с собой. Но в то воскресенье эти злосчастные пастилки стали для неё причиной куда большего душевного смятения, чем самый продолжительный приступ кашля. Когда она поднялась, чтобы запеть первый гимн, ей показалось, будто её сосед украдкой схватил с сиденья пакетик с пастилками; повернувшись, она обнаружила, что пакетик действительно исчез, а Гроуби Лингтон, с сосредоточенным видом углубился в свою псалтирь.
— И это было только начало, — впоследствии рассказывала она ошеломлённой компании своих друзей и знакомых. — Едва я преклонила колени, как пастилка — одна из моих пастилок — прожужжала прямо у меня под носом и ударилась о скамью. Я обернулась и посмотрела в упор на мистера Лингтона, но глаза у него были полуприкрыты, а губы слегка шевелились, словно он произносил слова молитвы. Я постаралась вновь сосредоточиться на молитве, но тут другая пастилка, со свистом рассекая воздух, пролетела мимо меня, а затем ещё одна. Я решила сделать вид, что ничего не заметила, и, выждав некоторое время, неожиданно повернулась — как раз в тот момент, когда этот ужасный человек готовился стрельнуть в меня новой пастилкой. Он постарался притвориться, будто ничего не произошло, и принялся лихорадочно листать молитвенник, однако на сей раз ему не удалось провести меня. Поняв, что пойман с поличным, он, конечно, прекратил свои дурацкие выходки, но я всё же решила пересесть на другое место.