Президент не может умереть
Шрифт:
– Ну, рассказывай. Что там у тебя?
– По поступающим из Джебрая шифрограммам, обстановка там накаляется. Американцы перебросили повстанцам, орудующим на севере страны, несколько крупных партий оружия. В том числе, по пока еще неподтвержденным данным, бронетехнику.
Генеральный с тревогой посмотрел на собеседника.
– Данные уточняются, – добавил Шеф поспешно. – Но в целом картина вырисовывается достаточно отчетливо. Скорее всего, в ближайшие месяцы следует ожидать резкой активизации боевых действий. Повстанцы наверняка
– А что же президент Фархад?
– Он располагает информацией о грозящей опасности. И всячески старается воспрепятствовать такому развитию событий. На север переброшены дополнительные части, но им катастрофически недостает современных средств ведения войны.
– Так…
– Из Хедара поступают сигналы о том, что президент Фархад рассчитывает получить ощутимую помощь со стороны Советского Союза.
Генеральный поморщился. Шеф отлично знал, что это значит. Старик больше всего на свете боится втянуться в новый конфликт. Два месяца назад, впрочем, по иному поводу, Генеральный сказал, едва сдерживая досаду: «Вы что же, хотите получить еще один Афганистан?» Шеф эти слова запомнил, и сейчас был готов возразить.
– Мы ничем не рискуем, – сухо проговорил он. – Боевые машины пехоты, транспортеры, десяток-другой танков – только и всего. – Он взглянул Генеральному в глаза. – А уж как там они всем этим распорядятся – внутреннее дело Джебрая.
Старик удовлетворенно кивнул.
– Какие будут предложения?
– Во-первых, обсудить вопрос на Политбюро…
Генеральный поморщился, и Шеф оборвал фразу на взлете.
– Ты погоди пока с Политбюро. Выясни сначала, чего, собственно, Фархад хочет. Совершенно конкретно: количество, номенклатура. Не мешало бы также тебе с ним встретиться лично, а?
Старик так загорелся этой мыслью, что даже подался вперед.
– Там, на месте, и разберешься, что к чему. Обстановка, сам говоришь, горячая.
Шеф согласно опустил веки.
– Рабочий визит без лишнего шума, – продолжал Генеральный. – Ну а затем доложишь на Политбюро и сформулируешь предложения.
Довольный, он блаженно откинулся в шезлонге.
– Что ж, у меня все. Я могу быть свободен?
– Конечно, ступай.
Распрощавшись, Шеф зашагал по аллее. И только когда его фигура скрылась за поворотом, старик с изумлением обнаружил, что тот приезжал только из-за этой чепухи с Джебраем. «Ох, хитер, – подумал Генеральный. – Что там они затевают с этим Фархадом?»
Он размышлял об этом еще добрых пять минут, пока, утомившись, не уснул.
– Я тебя никуда не отпущу, – заявила Людмила, обнимая Хомутова. – Не имеют они права разлучать нас.
Приподнявшись на локте, она заглянула Хомутову в глаза:
– Ну скажи, ведь они не отправят тебя в Союз?
– Не знаю.
Хотя он-то знал. Какое там, конечно, отправят. Еще в Мергеши, во время их пьяного разговора с Гареевым, он это осознал отчетливо. Полковник
– Пусть даже и отправят, – сказал, помолчав, Хомутов. – Что с того? Живы будем – не помрем. Мне Уланов как-то рассказывал…
– Не напоминай ты мне о нем, – нахмурилась Людмила.
– Это почему же? – поразился Хомутов.
– Какой-то он…
Она замялась, потянула к себе простыню, которой они укрывались, словно ей стало зябко.
– Неважный он человек. Не знаю…
– Но почему ты решила?..
Тем не менее отношения с Улановым и у него что-то расстроились. Дима дулся на него из-за Людмилы, но Хомутов смотрел на это как на пустое недоразумение. Пройдет время, и все наладится.
– Он скверно думает обо мне. Будто в чем-то подозревает.
– А, вот ты о чем. Ерунда. Просто поначалу он тебя за «чекистку» принял.
– За чекистку? – на лице Людмилы было изумление. – Так он решил, что я на гэбэ работаю?
Хомутов захохотал.
– Ты не поняла. Здесь «чекистками» называют тех, которые с мужиками спят за чеки. Скромная посольская машинисточка возвращается в Москву и скупает разом половину «Березки». Такие дела.
Хомутов повернулся к Люде и осекся. Лицо ее было словно опрокинутое – он никогда еще не видел ее такой.
– Сволочь! – сказала она сквозь зубы.
– Кто? – опешил Хомутов.
– Твой приятель. Тварь.
– Ты зря так, – попытался вступиться Хомутов. – При чем тут он?
– Ни при чем?! – сверкнула глазами Людмила. – Тот, кто готов думать о каждой женщине…
– Что именно?
– Что она продается, что готова…
– А чего ты кипятишься? – Хомутов ощутил, как волной накатывает раздражение, которого он уже не мог сдержать. – Между прочим, в моей постели ты оказалась в первый же вечер.
Ему не следовало этого говорить, но сейчас смешалось все – отвратительный осадок, оставшийся от разговора с Гареевым в Мергеши, косые взгляды Уланова, просто какая-то смутная тоска. Он выплеснул злость – а Люда оказалась под рукой. Иди разбери теперь, кто виноват.
Щеки Людмилы горели от унижения, но ее еще хватило на то, чтобы влепить Хомутову пощечину.
– Ты такая же дрянь! – задохнулась она, стремительно выскользнула из-под простыни и стала одеваться, поминутно роняя вещи.
– Уж извините, – миролюбиво сказал Хомутов. – Кто мог предположить, что под этим кровом объявится столь высоконравственная особа?
Сейчас он злился только на себя. Но Людмила молчаливо собиралась, не удостаивая его ответом, и тогда, словно назло себе, Хомутов ткнул пальцем в облупленный дверной косяк и проговорил с нехорошей усмешкой:
– Не стоит переоценивать себя, Люда. Не ты первая здесь, не ты и последняя. Видишь отметины? Каждая из них – след дамы, побывавшей в этой постели. А значит, после твоего ухода ничего в моей жизни не изменится. Меткой больше, меткой меньше.