Президент не уходит в отставку
Шрифт:
У человека онемело бедро, но он боялся пошевелиться. Не спуская горящих глаз с косули, осторожно опустил ногу в воду, рука воровато зашарила по влажному днищу лодки. Нащупав топор, которым он вырубал колья для жерлиц, осторожно потянул за рукоятку. Пряча топор за спиной, человек выпрямился и, протянув свободную руку к косуле, чуть слышно произнес: «Иди сюда, дурочка, не бойся… Ну иди-иди…» Он весь напрягся, ожидая, что животное испуганно шарахнется в сторону и он успеет бросить в него топор, но косуля все так же стояла на лужайке и доверчиво смотрела на человека. Тогда он сделал первый маленьким шажок ей навстречу. И снова замер, ожидая, что она
Бормоча: «Не бойся, глупышка, подожди-и… Ну-у? Стой на месте… Еще немного-о…» — человек, бесшумно переставляя ноги, приближался к животному. Он уже мог рассмотреть себя, тысячекратно уменьшенного, в ее выпуклых коричневых глазах. Двумя бугорками набухли на точеной голове маленькие рожки. Уши отодвинулись назад. Вытянутую руку он не опускал, вторая за спиной осторожно поворачивала рукоятку топора, чтобы сподручнее было ударить обухом. Он видел, как пульсировала поперечная жилка на шее, трепетали бархатные ноздри. Он ни о чем не думал, в его голове билась сейчас лишь одна-единственная мысль: «Не двигайся с места! Не убегай! Еще только два шага…» Казалось, немигающим взглядом синих глаз он загипнотизировал животное. Косуля смотрела на него и не двигалась с места.
И все-таки что-то ее в самый последний момент насторожило в поведении человека; когда он приподнял ногу, чтобы сделать последний решающий шаг, косуля вздрогнула всем телом, напряглась как струна, ее тонкие передние ноги, подломившись в суставах, взвились вверх для пружинистого прыжка, но уже было поздно: сокрушительный удар топора настиг грациозное животное в воздухе. Мешком рухнула косуля на окрасившуюся яркой кровью, зеленую, еще не просохшую от росы траву. Острые раздвоенные копыта косули судорожно царапали землю, нервная дрожь сотрясала тело, в откинутой назад голове с двумя серыми рожками, выглянувшими из курчавой коричневой шерсти, угасали глаза, в которых застывали боль и недоумение. Из трепетавших ноздрей, окрасив в алый цвет длинные редкие усы, пузырясь и пенясь, редкими толчками выплескивалась кровь.
А человек сидел на корточках перед умирающим животным и с напряженным любопытством смотрел на него, будто не веря, что это дело его рук. Рядом валялся окровавленный топор.
— Встань! — вдруг послышался негромкий голос.
Человек вздрогнул от неожиданности, повернул голову к озеру и встретился глазами с Сорокой. Рослый, широкоплечий, тот сверху вниз смотрел на него, и в серых глазах его было такое, что Длинный Боб даже не пошевелился, продолжал сидеть на корточках.
— Как ты мог? Она же ручная была, — негромко проговорил Сорока. Боб не выдержал и опустил голову.
— Откуда я знал? — хрипло вырвалось у него.
— Вставай! — повторил Сорока.
— Я с тобой драться не буду… — Боб все так же сидел рядом с косулей и смотрел на свои сапоги, забрызганные кровью.
Сорока отвернулся, кулаки его разжались, на скулах перестали ходить желваки. Глядя на остров, он медленно, будто подбирая слова, заговорил:
— Она из рук брала хлеб и ходила за людьми, как собачонка… У нее бархатные губы и теплый лоб… — Неожиданно он повернулся всем телом к Бобу. — Нет, животные не должны верить людям! На десяток добрых попадется один… негодяй! Убийца! Да-да, убийца! Раскроить череп топором беззащитному животному — это убийство! Окружить в лесу лося и из десятка ружей расстрелять его — это тоже убийство!
— Свернуть пойманной щуке башку — тоже, по-твоему, убийство? насмешливо посмотрел на него Длинный Боб.
— И тебе не жалко ее? — кивнул на косулю Сорока. — Сколько в ней было жизни, резвости, грации… Она думала — ты друг, подошла к тебе, а ты… Ты убил ее.
Кривая усмешка медленно сползала с губ Боба. Он смотрел на Сороку и чувствовал, что мысли того сейчас далеки от него, Боба. Теперь можно смело встать, и этот рослый сильный парень его не ударит. Взгляд его остановился на косуле, может, и вправду зря он ее так?.. Бархатные губы, теплым лоб… Радость удачливого охотника сменилась разочарованием, отвращением. Это чувство для Длинного Боба было непривычным, досадным. Будто отгоняя его от себя, он сказал:
— Из-за чего сыр-бор-то? Какая-то паршивая косуля… Наверное, их здесь до черта.
Сорока, ни слова не говоря, подошел к его лодке, достал из-под надувных кругов мешочек с капканами, высыпал на траву. Капканы были сделаны из нержавеющей стали, с сильными пружинами. Один за другим побросал их в воду. Слабо булькнув, железки исчезли на дне озера.
— А-я-яй! — сказал Длинный Боб. — Таких капканов днем с огнем не найдешь… Взял бы лучше себе.
Сорока обернулся, и их глаза встретились. И снова Боб первым отвел глаза в сторону…
— Ты сегодня же к чертям собачьим уберешься отсюда, — сказал Сорока.
— Вот оно в чем дело… — хрипло рассмеялся Боб. — Ты из-за нее… этой девчонки!
— Чтобы нынче твоего духу здесь не было… — напрягая всю свою волю, чтобы не броситься на него, повторил Сорока.
Нагнувшись, он взял косулю за ноги и, держа на весу вниз головой, перенес в свою лодку.
— Эй, защитник животных, мух и пауков! — насмешливо бросил вслед Длинный Боб. — А девчонка мне понравилась…
Сорока медленно греб к другому берегу, где темнел меж деревьев их дом. Голова косули откинулась, обнажив большую рану на груди. Он нагнулся, подложил под голову еще теплого животного брезентовую сумку с рыбацкими принадлежностями. Он старался не смотреть на косулю, но глаза, помимо воли, то и дело останавливались на ней. Широко распахнутый глаз животного сверкал на солнце, как зеркальная линза.
— Я уеду… — услышал он хрипловатый голос Бориса. — Вместе с ней, Аленой!..
Сорока не удостоил его даже взглядом. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Захотелось лечь на дно лодки, закрыть глаза и плыть куда ветер подует… Но озеро — это не море. На озере далеко не уплывешь…
Услышав стук, он вздрогнул и взглянул на косулю. Это ее копыто стукнуло о борт лодки.
Длинный Боб стоял у кромки воды и провожал лодку взглядом. Длинные спутавшиеся волосы закрывали ему половину лица. Вот он нагнулся, долго всматривался в свое отражение в воде, потом стал черпать пригоршнями воду и жадно пить.
Сорока и Сережа сидели под сосной на скамье и смотрели на остров. За их спиной жил своей обособленной жизнью угасающий костер: негромко потрескивал сучками, иногда вдруг выбрасывал длинный язык огня, который тут же сникал, откуда-то из пепла выкатывался красный уголек и долго, меняя оттенки, лежал у ног, то розовея, то чернея, пока совсем не угасал… Озеро, как и всегда в вечерние часы, зеркалом расстилалось перед ними без единой трещины и морщинки. Даже рыба не всплескивала. Можно было не смотреть на небо: звезды явственно отражались в озере. Где-то в роще, устраиваясь на ночь, кричали галки. В их гомон вплетался гортанный бас удода.