Презумпция невиновности
Шрифт:
– Возможно, так оно и было, – говорю я, помолчав. – Я и сам кое о чем в этом роде подумывал. Она действительно признавалась, что вышло не так, как она ожидала.
– А как она хотела? Что тебя не посадили на электрический стул? А что еще она могла сказать? «Милый, я спасла бы тебя, если б потребовалось»?
– Не знаю, Лип, не знаю. – Я легонько толкаю его в плечо. – Пятнадцать минут назад ты считал, что Каролину убил я. – Лип фыркает. – Зато две вещи я знаю наверняка: это сделала она, но она раскаялась.
– Ты по крайней мере адвокатам-то своим сказал?
– Нет. Ближе к концу процесса подумал,
– Но ведь это не так.
Я смотрю на своего друга, которого вновь охватывают сомнения.
– Не так, – говорю я и вижу в его глазах огонек сомнения.
Что труднее? Знать правду или искать ее? Говорить правду или сказать так, чтобы тебе поверили?
Эпилог
– Абсурд, – сказал я Реймонду, когда он сделал мне предложение баллотироваться.
– Хочу реабилитироваться.
– Нет, невозможно.
– Послушай, Расти, дай возможность успокоить совесть.
Я не знал, о себе он говорит или о каждом жителе округа Киндл. Он продолжал настаивать, уверял, что это вполне возможно, и под конец я сдался, сказал, что подумаю.
Многочисленные обращения заставили городской совет назначить голосование по отзыву дель Ла-Гуарди с поста окружного прокурора. Мэр Болкарро мог отменить решение, однако занял подчеркнуто нейтральную позицию. Нико боролся как мог, чтобы сохранить должность за собой. Он провел ряд мероприятий и за две недели до голосования уволил Томми Мольто. Но группа общественных деятелей, включая Реймонда, Ларрена и судью Мамфри, активно выступила против него. В результате дель Ла-Гуарди был отозван с перевесом в две тысячи голосов. Однако сдаваться он не собирается – он выдвинул свою кандидатуру в члены городского совета от Южной стороны. Я думаю, что он пройдет.
Тем временем Болкарро образовал комиссию по выработке рекомендаций для нового окружного прокурора. В качестве члена этой комиссии и позвонил мне Реймонд.
Ходили слухи, что выбор комиссии сначала пал на Лидию Макдугал, но та отказалась оставить судейское кресло. Второй кандидатурой был я. Реймонд сказал, что вопрос провентилирован с прессой. Мне обеспечена всесторонняя поддержка.
У меня не было особых причин отклонить предложение, и 28 марта, за четыре дня до годовщины гибели Каролины Полимус, я был назначен исполняющим обязанности окружного прокурора округа
Я принял должность с условием, что не буду претендовать на формальное избрание на нее. Раза два мэр намекнул, что из меня вышел бы хороший судья, но дальше разговоров дело не пошло. Может, оно и к лучшему. Я доволен своей работой, хотя порой натыкаешься на острые углы человеческих характеров и человеческих отношений. Газеты называют меня прокурором-смотрителем. Я чувствую себя на своем месте. Именно на это я и рассчитывал, когда решил, что не уеду из округа Киндл. Решил не потому, что я человек мужественный или упрямый, а потому, что устроить новую жизнь в другом краю не легче, чем здесь. Где бы я ни был, всюду останусь самим собой, Расти Сабичем, странноватой личностью, своего рода «музейным экспонатом».
Убийство Каролины Полимус остается, конечно, нераскрытым. Никто не заговаривает о том, чтобы возобновить следствие, тем более со мной. Практически невозможно за одно преступление привлечь к суду двух людей. Несколько месяцев назад какой-то псих в тюрьме заявил, что хочет дать признательные показания. Я послал туда Липранцера. Через два часа он доложил в управление, что заключенный блефует.
Иногда на выходные я езжу в Детройт. Когда я не могу вырваться, Барбара разрешает Нату приехать ко мне. Во время второй моей поездки к ним она завела разговор о том, не перебраться ли мне поближе к ним. Так, слово за слово, мы вроде бы помирились. Сама она возвращаться в округ Киндл не намерена. В университете ей хорошо. Впрочем, я полагаю, она рада, что между нами порядочное расстояние. Ни она, ни я не обольщаемся, что наше примирение надолго. Рано или поздно кто-то из нас, возможно, встретит другого близкого человека. Что до меня, я надеюсь познакомиться с женщиной моложе меня и Барбары. Мне хочется иметь второго ребенка, хотя лучше не загадывать. Пока же Нат радуется, что мама с папой не развелись.
Иногда, признаюсь, я вспоминаю Каролину. Моя сумасшедшая страсть давно прошла, я избавился от наваждения и все же переживаю прошлое. Что же это все-таки было? Чего я искал в ней? Чего хотел от нее? Что тянуло меня к ней? Наверное, это связано с тем, что я чувствовал, как ей плохо. Ее боль трансформировалась в непоколебимый характер, в самоуверенность, в красноречие, когда дело касалось таких, как Вендел Макгафен, убогих и увечных. Она и сама пережила такое, что не дай Бог никому. Казалось, все в порядке, но на самом деле это было не так. Она не смогла избавиться от тяжкого груза прошлого, как Икар не смог долететь до солнца. И все же это не означает, что никому и никогда не удастся забыть о своих черных днях, простить себя и других и жить дальше.
Я всем сердцем привязался к Каролине и чувствовал, что это не к добру. Не сразу я понял, что именно непомерное тщеславие и неспособность глубоко чувствовать уродуют ее душу. Я стал жертвой иллюзий, которыми жила она сама, веря в то, что стойкое стремление к чистоте и свету поможет воспарить над океаном несправедливости, мучений и зла.
Да, я привязался к Каролине. Для меня она была как лекарь, который исцеляет хромых и слепых. Я смотрел на нее, и во мне разгоралось непреодолимое желание, ликовала страсть. Я неистово жаждал праздника жизни.
Каролина… Мои чаяния и надежды. Вечные, неугасимые надежды.