Шрифт:
Александр Сальников
Приблатнённая Шарья
(Гитарная юность моя)
Шарьинский вальс
Шарья! Это я!
Я приехал, встречай, дорогая!
Где юность моя?
Где осень моя золотая?
Друзья, вы не зря
Моего не послушали слова.
Года. Лагеря.
Никому не желаю такого.
Она не ждала.
Я ее не виню. Так сложилось.
Она нажила
С нелюбимым, и как-то прижилось.
Шарья. Вот мой дом.
Ах, мама, зачем ты седая?
Шарья. В горле ком.
Прости же, прости, дорогая.
Тоска
Мне в Парке – жарко, в ДСК – тоска.
На Пристань переехала Наташка.
Шарья, Шарья, ты родина моя.
В Шарье живет дружок мой старый Сашка.
Шарья, Шарья, ты родина моя.
А я уехал, я тебя покинул.
Хлебнул беды и горюшка сполна.
Но я ни в лагерях, ни на войне не сгинул.
Шарья, Шарья, ты родина моя.
Моя Наташка – мама героиня.
С детьми увидел – чуть не умер я:
Она гуляет по Шарье как герцогиня.
А я пижон, прожига, ловелас.
Нет ни семьи, нет ни детей, ни дома.
Наташке я завидую подчас.
Ах, как же многим эта песенка знакома.
Возможно, я вернусь к тебе, Шарья.
И расскажу о приключеньях разных.
Но в Парке – жарко мне, и в ДСК – тоска.
А я хочу, чтоб жизнь моя была, как праздник.
Ночные встречи
Нож в руке, в наколках грудь.
Попробуй не свернуть:
Он здоров, не нашего расклада.
Ночь глуха, блестит луна.
За моей спиной – она.
Я сказал по мирному: "Не надо".
Ох, Шарья!
Изо рта разит вином.
Стоит он на своем.
Отступать позорно и нелепо.
Стон девчонки в темноте,
Три дырки в животе,
И цвело, и разгоралось лето!
Ах, Шарья!
Время шло, да нет – ползло.
И, кажется, назло
Не спешили с выпиской врачи.
Но пришел желанный час.
Ноябрь в снегу увяз,
И опять мы встретились в ночи.
Ну, Шарья!
Нож в руке, в другой – пугач.
Не извиню, хоть плачь.
И от пули не поможет бег.
За девчонку отомстил,
Прибавилось могил.
И кружил, и падал белый снег.
Вот, Шарья.
Стол для друзей
Посвящается Юрке Жеребцову, по кличке
Боярин, моему безвременно усопшему
другу, Ваське Корякову, убитому совсем
молодым, и Сашке Глухих, по кличке
Лорд, ныне здравствующему.
Дверь открыта, стол накрыт. На сегодня позабыт
Суматошный этот день, что уже прошел.
Мы собрались не по врозь, дверь открыли на авось:
Пусть тот сегодня будет гость, кто в нее вошел.
Мы сегодня искренны. Сигареты искрами.
С языка похмельного слов – как в небе звезд.
Из-за пазухи печаль выливаем сгоряча
И – в бутыль ее, перча, пьем под новый тост.
Не приди похмелье, это ли веселье:
Через год на пять минут за большим столом?
Здесь мы все – свои, друзья. Нам лукавить-врать нельзя.
Да только думаем, скользя, каждый о своем.
Развязались языки: – "Ну что, по третьей, мужики?
В антибабьем обществе пропоем про баб?" -
И запел приятель мой с лебединою тоской.
Он парень местный, холостой и сух, как баобаб.
Скоро споры спорятся. Так уж жизни строятся,
Что на грешную судьбу нам роптать грешно.
– "Вспомним наши юности и шальные глупости!
Пусть теперь до тупости будет нам смешно".
Долго этой встречи ждал, чтоб нас вместе стол собрал.
Для меня – бояре вы, лорды и князья!
Пусть сожжет меня толпа у позорного столба,
Я крикну: – "Вы – моя судьба, вы – мои друзья!"
Это я просто так описал кавардак.
Пусть теперь думает каждый о своем.
Чтобы было веселей, я собрал своих друзей.
А в общем, все как у людей: кушаем и пьем.
Эх, похмелье, не приди! Не веселья впереди.
Снова суматошный день, да печаль с тоской.
Чтоб друзьям не помешать, пью я молча, не спеша.
Эх, веселись, моя душа, и от злости пой.
Песня похмельного пассажира поезда "Шарья – Москва"
Я в плацкартенном вагоне,
Мимо женщины снуют.
В общем, все на фазотроне,
Жаль, что пива не дают.
Проводница – злая бица -
Только знает, что орать.
Пассажир ее боится,
Присмирел, ложится спать.
У меня напротив баба -
Стоит десять мужиков.
Мне приткнуться к ней пора бы,
Но терплю, я не таков.
Разлеглася, как покойник -
Нет лишь свечки на пупе -
Растрясла охальный дойник,
Лучше б ехала в купе.
Я креплюсь, не соблазняюсь