Причастные истории
Шрифт:
– Я…кхэ-кхэ…с утра уже пять штук скурил, легкие уже не те, что в молодости… кхэ-кхэ-кхэ… Чую, завязывать скоро придется.. Ккхэ… Не то угроблю себя…
И все ребята смотрели на него с уважением, понимающе похлопывали по спине, мысленно говоря:
– Так мы тебе и поверили, выпендрежник, первую, небось, за три дня стащил, а еще выделывается.
Все искоса поглядывали на товарищей, не заметил ли кто, что сами они ничем не лучше, и того глядишь, раскашляются так, что дым из ушей повалит.
Потом кто-нибудь невзначай упоминал:
– Я вчера с такой девчонкой познакомился. Коса русая, чуть не до колен достает, платьице коротенькое, она как
– Коса русая? Это Ленка, что ли, из соседнего дома? Подумаешь, достижение века. И волосенки-то у нее жидкие, как хвост мышиный, и до лопаток едва достают, если голову назад отклонить. Велико дело!
– Я, вот, с Наташкой вчера домой шел, она чепуху какую-то болтала. Иду, смотрю на нее и думаю: «вот уж красавица, не страшно, что очкастая, зато ямочки на щеках, как улыбается». Болтает, правда, без конца, не заткнуть. И совсем уж дерзкая мысль в голову пришла: «а что, если я ее поцелую? Может, помолчит немного? Почему бы не рискнуть, да и симпатичная она». Сделал вид, что шнурок развязался, поковырялся немножко, выпрямился, да и прямо в губы как зарядил! Она опешила сначала, даже сопротивлялась. Зато потом весь вечер отлепить ее от себя не мог. Так понравилось. «Ты,– говорит,– лучше всех мальчишек во дворе целуешься!»
Товарищи слушают и смеются:
– Вот заливаешь! Наташка твоя мало того, что очкастая, так еще и толстая. Это у нее на щеках не ямочки, а ямы, чтобы туда припасы складывать на голодный день. И знает, как все мальчишки во дворе целуются. Тоже мне, комплимент! Она, может, каждому так говорит!
А про себя все завидовали: «Вдруг правда целовались? Мне бы хоть разочек, да хоть с той же Наташкой, будь она неладна!»
За такие слова, конечно, кидались на обидчика, дрались серьезно, тумаки раздавали, себя не щадя. Катались в грязи шумным клубком, молотили друг друга, в конце уже забывали, из-за чего весь сыр-бор. Отряхивались, докуривали свои бычки, и до того хорошо всем было, до того взрослыми себя чувствовали и серьезными, что казалось, лучше в жизни ничего и не бывает.
Потом шли в гаражи, каждый к своему отцу, или в один, где все мужики решали, что же делать с нарывом на выхлопной трубе или с отвалившимся бампером. Закуривали тоже, прячась от всезнающего ока жен. Если мальчишки прибегали, когда подкуривались сигареты или извлекались бутылки «Жигулевского», им отвешивали подзатыльники и шикали:
– Иди отсюда, сопля.
– Не видишь, тут взрослые разговаривают?
– Не мешай бате серьезные дела решать.
Старшие ребята убегали, надувшись:
– Матери все расскажу!
– Скажу мамке, что ты снова курил и пиво пил, хотя обещал завязать.
И приходилось тогда идти на компромисс, покупать новый пистолет или танк, а тем, кто наглее – и ролики или велосипед.
Когда на кухнях стихали разговоры, борщ разливался по тарелкам, красный, наваристый, хлеб нарезался, выкладывался на блюдечко, сметана, густая, накладывалась в соусники, изо всех окон раздавалось:
– Толя, Сереня, идите обедать.
– Мальчишки, кушать!
– Гриша, я что тебе говорила, не прыгай по лужам! Простынешь! Бери отца и шагом марш есть, все уже стынет.
Тогда со всех сторон стекались паломники, улыбались друг другу, измученные, проверяли, не пахнут ли руки сигаретами, нет ли перегара от пива. Кто-то выбегал из подъезда, сопровождаемый криками: «Дожили! Хлеба к обеду в доме нет! Тебе бы только пиво с мужиками пить! Лоботряс, кровать твою за ногу!»
Только холостой Семен оставался сидеть на единственных на четыре двора старых качелях, вяло махал рукой пробегавшим мимо него мужьям, и тяжко вздыхал. Все завидовали Семе, никто-то его не дергает, хоть весь день так просидит, за хлебом не посылают, на самом интересном моменте из гаража не вытаскивают. А Сема сидел и завидовал всем остальным: «Счастливые! Обед-то им готовят, кушать зовут, накормят, приласкают, а я сижу один, как истукан, никто мне нежно не кричит: «Иди, Семушка, поешь, небось, изголодался уже».
От таких мыслей пиво холодное в обеденное время было ему не в радость. Какая уж тут радость, если жены нет, чтоб запретила пить. Тогда-то только и просыпается азарт, игра, и приобретает утаенная бутылочка особую, тайную, прелесть. Да и холодные консервы с хлебом четырехдневной давности пустоту в желудке не заполняют.
Так и жил наш тихий зеленый двор, каких по всей России великое множество. Под окнами росли бегонии, анютины глазки и ромашки, незамужние тетки высаживали их заботливо, поливали ежедневно из шлангов, жаловались на подорожавшую картошку и помидоры. Строили глазки женатым мужчинам, обменивались новостями с подругами, такими же одинокими, как и они сами. Сетовали на жизнь, на жару, на очереди за молоком по средам и субботам. Плели интриги, обсуждали новые диеты. Рассказывали, впрочем, нередко преувеличивая, сколько на новой диете удалось скинуть килограмм на прошлой неделе. Опирались, задумавшись, на стены, запахивали плотнее свои цветастые халаты и думали: «Ах, до чего одиноко! Дуры эти бабы, все возмущаются чего-то! Этот пьет, тот бьет, один бездельник, другой ловелас. Счастья своего не видят. Ну что же, что за волосы таскают, волос у тебя много, а мужик один. И гвоздь в доме забьет, и цветы на праздники принесет. А что пьет, так сама не досмотрела, поставить надо уметь на место. Я бы уж быстро своего приструнила. Хоть бы кто посватался!».
Завидев кого, принимали позу поудачнее, поворачивались стороной посимпатичнее, одергивали халатик, поправляли прически, хихикали. Роняли что-нибудь заранее продуманное и хорошо отрепетированное, всегда – очень остроумное:
– Ой, стою и думаю, почему же еще жарче стало, а это Вы, оказывается, мимо идете, Константин Иванович.
– Цветочки-то, гляньте, как цветут в этом году, точно доченька Ваша старшенькая, она-то вся в отца пошла.
Смеялись сами своим удачным фразам, а мужчины, смущенные такими комплиментами, краснели, втягивали шею поглубже в плечи и проносились мимо, каждый по своим делам.
– Борисовна, а Анатолий-то уж точно на тебя глаз положил, вон, как пристально разглядывал, когда ты ему про цветочки загибала.
– Да ладно тебе, он человек семейный, вот тебе-то Семен вчера минут пять улыбался, как ты его новую рубашку расхваливала.
Льстили друг другу, подмасливались, а в душе обе исходили от зависти:
– Чего это он на нее смотрел? Чем я хуже? И фигурка у меня лучше, и волосы свои, некрашеные.
– Ну и что же, что женатый, я же из семьи уводить его не собираюсь. Мне много не нужно, маленькую интрижку, да букетик какой изредка. Да в отпуск в Крым съездить. А ты просто завидуешь, старая овца, на тебя-то вообще никто не глядит, Семен от неловкости чуть сквозь землю не провалился, не знал, как избавиться от тебя поскорее.