Причина времени
Шрифт:
Это приводит к мысли, что все находится в конечном счете во вселенной, но Вселенная – нигде не находится. “А наряду со Вселенной и целым нет ничего, что было бы вне Вселенной, и поэтому все находится в Небе, ибо справедливо, что Небо [и есть] Вселенная. Место же [Вселенной] не небесный свод, а его крайняя, касающаяся подвижного тела покоящаяся граница, поэтому земля помещается в воде, вода - в воздухе, воздух - в эфире, эфир – в небе, а Небо уже ни в чем другом” (Физика, IV, 5, 212 b, 10 – 20). Таким образом, посередине места находится тело, а не само по себе протяжение. И место находится где-то, а не в месте же, но только как граница в ограничиваемом теле.
Так что мы видим, что время и пространство для Аристотеля бесконечно
***********************
За какие-нибудь пятьдесят лет расцвета греческой учености представления о пространстве и времени родились в полном вооружении, как Афина из головы Зевса.
Все греческие мыслители создали впечатляющую атмосферу умственной работы и логических исследований, в которой появились вершины: Платон и Аристотель. Первый дал начальное определение времени, указал на источник его происхождения от некоей “времяподобной” сущности – вечности, второй как истинный позитивист античности, оставил в стороне “место рождения”, которое о свойствах времени и пространства еще не свидетельствует, зато выяснил их собственную природу, описав, как он понимал, их свойства.
Однако за те же века практическое наблюдение за звездным небом, планетами, применение этих знаний и их математическая обработка привели уже к математическим теориям измерения времени, к развитию и использованию календарей и хронологий. (6). Рассмотрение истории этой стороны исследований времени и пространства не входит в нашу задачу, как уже говорилось. Следует только заметить, что в обыденном мнении под влиянием распространения астрономических знаний и астрологических теорий достижения Аристотеля упростились и снизились. Время стали понимать как производное от движения, а именно от движения космических тел.
Платон и за ним Аристотель пытались утвердить в умах образованного человечества мнение о противоположности земного и небесных миров, о стройности и порядке космоса по сравнению с земным разнообразным миром, о коренном отличии материала, из которого сделана Земля от того, из чего состоят Небо и небесные тела. Но еще резче это представление проявилось у воспринявших платонизм и аристотелизм христианских теологов. Они возвели отличие земного от небесного в степень идеологии, естественно. Небесный мир, как аналог совершенного Царства Божьего, поистине, стал синонимом всестороннего совершенства, он непримиримо стал противопоставляться подлунному миру как юдоли греха и смертности. И это представление стало воздухом всей жизни христианской церкви.
Но вместе с тем за прошедшие века мысль классиков, развиваясь в одном отношении, упрощалась в другом. Она усложнялась в идеях, в теории, в рассуждениях, но сводилась к примитиву в познании реальности. Как всегда при распространении вширь первоначальная сложная и неоднозначная мысль творца как будто под действием энтропии подводится под что-то понятное и простое.
В этом общем мнении образованных людей, знающих о планетах и о Птолемее, об астрологии и космосе время стало пониматься так: оно идет потому, что существует и движется с неизреченной точностью и стройностью хор небесных светил. Их движение и дает нам, производит время. Время не есть космос, предупреждал Аристотель. Время есть космос, отложилось в умах.
С этим общераспространенным предрассудком и вступил в полемику Августин Блаженный, о котором нельзя не упомянуть, завершая здесь древние главы. Его “Исповедь”, написанная как страстный монолог, обращенный к Богу, поражает глубиной проникновения в духовную природу человека. Августин своей “Исповедью” и другими книгами, своей подвижнической деятельностью ищет Бога в душе. Его в целом не интересуют физические основы мироздания, ему безразлично, как все устроено. Град Небесный для него Град Божий, а не космический.
Но почему-то из всех характеристик тленного мира время неизменно останавливает его внимание. Вероятно, сам склад ума его был таков, загадка временности не давала ем покоя. Поэтому помимо главных, нравственных аргументов, связующих нас с Высшим Существом, его “Исповедь” наполнена рассуждениями о времени и вечности. В целом он на новом этапе повторяет основные конструкции Аристотеля, но вносит в них новые оттенки и повышенную эмоциональность.
“Я слышал от одного ученого человека, что движение солнца, луны, и звезд и есть время, но я с этим не согласен. Почему тогда не считать временем движение всех тел? Если бы светила небесные остановились, а гончарное колесо продолжало двигаться, то не было бы и времени, которым мы измеряем его обороты?”, -- спрашивает Августин (Августин, 1992, с. 335).
Так чем же отличается колесо горшечника от небесных тел и почему оно не может быть “генератором” времени в такой же степени, как луна, солнце и все остальные движущиеся в мире тела? Августин вспоминает знаменитый библейский пример об Иисусе Навине, который, одолевая врага в битве, и чувствуя что наступает ночь, попросил солнце не двигаться. По его молитве свершилось и он смог довершить свою победу. Но шло ли тогда время? – вот что спрашивает Августин. Конечно, шло, отвечает он, ведь течение событий не остановилось. “Пусть же никто не говорит мне, что движение небесных тел и есть время... Итак, я вижу, что время есть некая протяженность” (Августин, 1992, с. 337). День, час, сутки – эти временные единицы связаны с движением солнца, измеряются его перемещением по небосклону. Однако, скорость этого перемещения, проницательно замечает Августин, могла быть и другой и, следовательно, разбиение этого видимого прохождения светила по небосклону на двенадцать дневных часов и двенадцать ночных есть условность, созданная нами, так сказать, для удобства счета. Ведь временем мы измеряем не только движение, но и покой. Говорим, например, что такое-то тело стояло столько-то.
Платоновский космический Ум, Бог, который в “Тимее” создает космос и богов рангом ниже, так сказать, которые в свою очередь создают людей, это всеобъемлющее существо, пребывающее в вечности, теперь в христианстве становится немного более понятным, как бы ближе к человеку. Однако способность пребывать в вечности, говорит Августин, у него осталась, как и способность создать этот мир. Но если Бог сотворил мир, то сотворил ли он время мира? Как соотносится время и вечность? “Длительное время делает длительным множество преходящих мгновений, которые не могут не сменять одно другое; в вечности ничто не преходит, н пребывает как настоящее во всей полноте; время как настоящее, в полноте своей пребывать не может” (Августин, 1992, с. 324). Совершенно ясно, что Бог пребывает в вечности, но что такое это преходящее, не имеющее локализации настоящее, как быть с ним? Что же делал Бог до сотворения мира? – задает себе Августин коварный вопрос и отвечает: “Если под именем неба и земли разумеется все сотворенное, я смело говорю: до создания неба и земли Бог ничего не делал. Делать ведь означало для Него творить” (Августин, 1992, с. 325).
Если бы Вседержитель пребывал во времени, напрашивается еретическая мысль, то Он мог бы создать этот мир на год или век раньше или позже, чем создал. Но сама такая постановка вопроса абсурдна, потому что Бог есть делатель (operator) времени. Как и все остальное, время есть Его произведение. До творения не было веков, “учрежденных” Богом. “Если же раньше неба и земли вовсе не было времени, зачем спрашивать, что Ты делал тогда. Когда не было времени, не было и “тогда”... Всякое время создал Ты, и до всякого времени был Ты, и не было времени, когда времени вовсе не было” (Августин, 1992, с. 326). Мир создан непосредственно с временем, в нем время начало идти с момента его создания.