Приемный покой

Соломатина Татьяна Юрьевна

– Игорь, не ори! Уже ввели.

– Гемодинамика?

– Стабильная.

– Так, вроде сухо. Серёжа, твою мать! Не затягивай намертво, ткани рыхлые, что, не видишь? Прорезается же!

– Извините, Игорь Анатольевич.

– В морге извиняться будешь! – И медсестре: – Дай ещё длинную. [31]

После ушивания матки Бойцов стал спокойнее и за перитонизацией даже рассказал какой-то пошлый анекдот, над которым слишком усердно хихикал первый ассистент.

31

Имеется в виду нить шовного материала.

– Ну

всё, орлы. Я пошёл. Дошивайте. – Игорь Анатольевич, шумно вздохнув, отошёл от стола, нарочито громко чавкнул снимаемыми перчатками, покричал: – Санитарка! Санитарка!!!

Хотя та уже давно суетилась, ожидая команды развязать халат. И, напевая, вышел из операционной. Сергей Николаевич перешёл на место хирурга и оторвался на Женьке, недавнем собутыльнике, по полной. И руки у Женьки «из жопы росли», и крючок Фарабефа [32] он держал не так, и стоял не там, и, судя по всему, дышал тоже криво.

32

Крючок Фарабефа – хирургический инструмент для расширения раны с согнутыми под прямым углом закруглёнными рабочими концами.

– Что, Серж, лютуешь? Отрываешься на коллеге? На боевом, можно сказать, товарище? Ай, нехорошо. Давно ли сам-то, а? – засунул свой вездесущий нос в дверь операционной уже со стороны анестезиолога освежённый душем Игорь Анатольевич. – Ничего, ничего, Евгения Ивановича Пётр Александрович быстренько выучит, и господин Иванов тебе покажет, у кого тут руки под пипиську заточены.

Стравливать людей было любимой забавой Бойцова. Кто-то на это вёлся со всей страстью и пылкостью, кто-то изначально был мудрее и не поддавался на его подколки. Женька «по жизни» был из вторых.

– Пойдём, покурим? – спросил Женька Сергея Николаевича после того, как всё было ушито, клеевая повязка налеплена, моча выпущена катетером, определена «на глаз» – по количеству валяющихся на полу окровавленных салфеток [33] – кровопотеря, влагалище обработано и всей бригаде сказано традиционное «Спасибо!».

– Я бросил! – хмуро кинул тот. Да и ты не курить скачи, а протокол пиши. Умеешь?

Да. Более опытные Некопаев и Бойцов – заведующие и врачи высших квалификационных категорий – были куда любезнее вчерашнего приятеля Чуприненкова, обычного ординатора, неокатегоренного пока вовсе. Чем меньше шавка, тем громче лает. А при удобном случае – и кусает.

33

Их положено взвешивать, но хирурги знают, сколько впитывает салфетка.

– Пусть парень идёт, покурит! – проорал из манипуляционной родзала всё реферирующий Бойцов. – Не шакальничай, Сергей Николаевич. Тут ещё девочка поступает, ему писать – не переписать, смотреть – не пересмотреть. Так что пусть обникотинит мозг. А ты спать иди. Историю я ему сам продиктую.

Кинув на Женьку неприязненный взгляд, Сергей Николаевич покинул родзал.

– Рыба! Сделай Игорьку кофе! – Он иногда любил говорить о себе игриво-нежно в третьем лице.

– Сейчас, Игорь Анатольевич.

* * *

Игорь Анатольевич родился с серебряной ложечкой во рту. Правда, вслед за ним спустя пару минут родился его брат и рефлекторно цепкими младенческими пальчиками вырвал у брата-двойняшки из не вовремя раскрытой в громком оре пасти полудрагоценный чайный прибор. Молча.

Это и определило дальнейшее развитие событий – всю жизнь вырывать одну-единственную серебряную ложку друг у друга, не замечая остальных одиннадцати из полновесного набора.

Игорь считался мальчиком обыкновенным. И здоровым.

Олег полагался детёнышем неординарным. И больным.

Вероятно, потому, что Игорь, по мнению отца и матери:

а) во время беременности потреблял в одну харю весь положенный на двоих кислород и прочие питательные вещества, высасываемые с помощью шланга-пуповины из материнского организма;

б) гадёныш, и «шлангом»-то обзавёлся потолще и подлиннее, не то что нежадный Оленёнок, Олешечка, тонкая пуповинка, мамкина кровинка;

в) тварь розовая, жирная, лёгкие расправившая, что тот орёл крылья, пинал перед «вылетом» ногами, руками и здоровенной крепкой головой чудо синее, гипотрофичное, парный орган свой запоздалым писком лишь воробьиным пером в осенний дождь раструсившее;

г, д, е, ж, з и прочие буквы всех алфавитов, включая рунический – на откуп читательской фантазии.

А уж если принять во внимание тот факт, что и спал Игорёк крепче, и ел аппетитнее, то счастливым его обеспеченное детство не поднимется язык назвать даже у самого законченного детоненавистника.

Олега нельзя было обижать. Поэтому Игорь обижал его беспрестанно. Олег имел узаконенные родителями «первины» на любую игрушку. Даже на ту, что дарили Игорю. Поэтому Игорь ломал даже те, что дарили Олегу. Игорю вменялось в обязанность защищать Олега от нападок школьных товарищей. Поэтому Игорь с иезуитской хитростью поводы для этих нападок создавал. Олег хотел быть акушером-гинекологом, но два акушерства на одну пусть даже известную в министерских кругах фамилию не полагалось. Поэтому Олег пошёл в патологоанатомы. Игорь же, будучи фанатом романа Артура Хейли «Окончательный диагноз», подался в «повитухи», сохранив в душе трепетное поклонение к упокоенным тем или иным способом телам. Олег хотел жениться на Ольге, поэтому в ЗАГС она отправилась с Игорем.

Чего греха таить, Олег по общепринятым ГОСТам морали и нравственности со всех сторон был пострадавшей стороной. Ни один ОТК [34] не пустил бы Игоря в круг порядочных людей.

А между тем парнем он был неплохим. Просто не всем выдают мудрости соломоновой сразу в отрочестве. Игорь, как все «неплохие», был обидчив и раним. Олег же, как все «нехорошие», был хитёр и в совершенстве владел техникой подковёрных манипуляций.

Отец же их – Анатолий, окончательно осознав к четвертьвековому юбилею сыновей, к чему привело благонамеренное воспитание «сильного» в любви к «слабому», а «слабого» – в любви к самому себе и твёрдой уверенности, что весь мир ему должен, скончался от обширнейшего повторного инфаркта аккурат под окончание банкета, в ознаменование которого братцы устроили феерическую безобразную до первой… ой, нет, второй… до множественных взаимных гематом, драку.

34

Отдел технического контроля.

Надо сказать, что грех, с коим он отлетел, был весьма тяжким. Мальчишки-то – в плане здоровья физиологического – сравнялись годам к двум до абсолютной неузнаваемости, хотя были именно двойняшками, а не однояйцевыми близнецами. Не в том смысле, что у них было по одному яичку в мошонке, а в том, как это трактуется эмбриологами – гистологами. У них было не только по должному количеству тех самых парных органов, которые вовремя опустились в совершенно разные – собственные для каждого – мошонки. Но они были абсолютными психологическими антиподами.