Приглашение на эшафот. Покрась в черное-2
Шрифт:
— У меня та же история. Рыбалку не обещаю, но хочу пригласить в гости. Дочка будет очень рада тебя повидать. Она никак не может забыть историю «театра мертвецов», которую ты расследовал в Москве. Не хочешь повторить эксперимент?
— С радостью. Но, кажется, меня затянула трясина, и очень глубоко. Не уверен, что сумею из нее вырваться в ближайшие месяцы.
— У меня есть очень талантливая дамочка. Молодая, красивая, умная и уже подполковник. Следователь по особо важным делам Ксения Задорина.
— Слышал о такой. Хочешь сосватать?
— Она сама на тебя вышла. У нас здесь одно необычное убийство произошло. Буквально вчера.
— Пожалуй, ты прав. Рыбалки не получится. В двух словах о деле, Гена.
— Тут один тип повесился. Ткачук Игорь Остапович. Задорина самоубийство отвергает. У нее на то есть веские аргументы. В доме найден второй паспорт с фотографией Ткачука, но он выписан на имя Льва Романовича Цейтлина. Это загранпаспорт, по которому Ткачук вылетал за рубеж…
— В частности, в Иорданию, — перебил Колычева Трифонов. — И еще нашли снимок, вырезанный из газеты, где изображен подлинный Цейтлин.
— Черт! Как ты об этом узнал?
— Ничего я, Гена, не знаю. Я тут занимаюсь поиском палачей, приговаривающих некоторых аферистов к казни через повешение. А они уже в Москве орудуют. Закажи мне номер в гостинице, я сегодня же вылетаю.
— Номер тебе не нужен. Будешь жить у меня. Нам с дочкой на двоих четырех комнат многовато. Сообщи номер рейса, вышлю за тобой машину.
— Договорились. — Трифонов положил трубку.
Главный редактор очень долго разглядывал Толстикова и не знал, что ему сказать.
— Послушай, Витя, — тихо продолжил Тостиков, — не вздумай отказать. Я уже два года не был в отпуске. Сейчас мне предлагают потрясающее путешествие на Байкал, и я не собираюсь терять такую возможность. Нет, черт подери, я что, часто к тебе с просьбами обращаюсь? Вкалываю, как лошадь, и не капризничаю, а ты решил, будто я раб? Мне отпуск по закону положен. Не подпишешь — сам уйду.
Они стояли у стены в длинном коридоре редакции, где сновали сумасшедшие люди, перенося бумаги из кабинета в кабинет. Ни на кого внимания во время разговора не обращали, не отвечали на приветствия.
Главный редактор достал ручку из кармана и еще раз глянул на заявление.
— На месяц не отпущу. Две недели хватит с тебя.
— Муля! Не нервируй меня. Подпишешь на месяц. Я хочу полноценного отдыха. Человеческого.
— Человеческий отдых на Багамах, а не на Байкале с рюкзаком за плечами и средством от комаров.
— Ну что ты понимаешь, Крапивин, в истинном наслаждении? Подписывай на месяц, раньше все равно не вернусь.
— Лишу тринадцатой зарплаты.
— Ты обычную не научился выплачивать. И не называй это пособие зарплатой. Знаешь, сколько мне предлагают в НИИ МВД?
— Ладно, заткнись.
Крапивин приложил заявление к стене и поставил свою крючкотворную визу: «Оформить».
Торжественный момент оборвал приятный женский голосок:
— Извините, молодые люди.
Оба оглянулись. Перед ними стояла симпатичная улыбающаяся девушка лет двадцати пяти с очень выразительными серыми глазами.
— Где я могу найти главного редактора Виктора Михайловича Крапивина?
— А вы по какому вопросу? — спросил Крапивин.
— Я из прокуратуры. Меня зовут Наташа Рогова. — Она достала из сумочки свое удостоверение.
Толстиков хмыкнул, вырвал подписанное заявление из рук главного редактора и ткнул пальцем в грудь Крапивина:
— Вот он! Только не отпускайте его, а то сбежит. Он ото всех бегает. Даже министры не доходят до его кабинета, застревая в клещах секретарей.
Толстиков повернулся и быстро ретировался. Заявление он передал в кадры и отправился в свой кабинет собирать «монатки», так он называл вещи, без которых не мог обходиться.
Торжество победы над начальником длилось недолго. Едва портфель был собран, как на пороге появилась та же девушка. Толстиков тяжело вздохнул и рухнул в свое скрипучее кресло на колесиках.
— Все же он от вас избавился?! Вот прохвост! А вы знаете, я-то не журналист, а аналитик.
— Знаю. Виктор Михайлович мне сказал, что вы лучший аналитик и закончили юрфак, тот же, что и я.
— И вы не поняли, что он вас попросту спихнул?
— Нет, конечно. Меня интересует Максим Охлобыстин, погибший три года назад. Крапивин сказал, что вы были друзьями, а он в то время здесь еще не работал. Так что, думаю, он послал меня по правильному адресу. Вас зовут Григорий Толстиков?
Толстиков с грустью кивнул головой и указал девушке на стул:
— Присаживайтесь. Но учтите, я уже в отпуске. Время беседы — пять минут. После чего я ухожу в форточку. Три-четыре, начали!
Девушка молча улыбнулась и после паузы тихо сказала:
— Постарайтесь сосредоточиться. Ваши ответы очень важны для следствия.
— Ну хорошо. Что вас интересует?
— Охлобыстина убили, потому что он занимался собственным расследованием?
— Думаю, что так. Если ты решил копать, то копай, но зачем кричать об этом на каждом углу?! Ведь он все свои домыслы — я не говорю «факты», а домыслы — выражал в форме статей, выплескивал все наружу крупными тиражами. Сенсация? Да! Бомба? Да! Ажиотаж? Да! Газета подняла тираж. Что это значит? То, что уже запущенную машину не остановишь. Надо продолжать. Публика ждет развязки. Где-то он по наитию, случайно, попал в точку. У репортеров хорошо развита фантазия. Чего не знает, то додумает. А убийцы решили, что Максим набрел на след, и его остановили. Так расследование не ведут. Шумиха и кропотливая работа несовместимы. Кажется, ваш шеф всегда придерживался этой точки зрения. Или я не прав?
— Вы знаете моего шефа?
— Я знаю очень много, за это меня ценят и держат на этой работе. Сейчас вы с Трифоновым ведете дело о повешенных? Можете не отвечать. Ваша контора не дает угечки. Но вы. же понимаете, что такие дела не могут оставаться в тайне. Мои сокурсники занимают большие посты в органах правопорядка, и я имею доступ ко всем самым тайным делам. Мне доверяют. Я же не кричу в рупор о повешенном на даче профессора Грановского. Нет. И не собираюсь делиться своей информацией ни с кем. Тем более с журналистами, любителями жареного. Я аналитик, и мне интересны подробности, детали. Делать выводы, выстраивать схемы, ставить оценки — все это и есть моя работа. Вот когда вы выпустите пар и дадите репортерам обглоданную кость, тогда и я привнесу свою лепту. Я наращу на брошенную кость мясо, и мои журналисты смогут дать в печать достойный аналитический материал, а не голую сенсацию, состоящую из одних только слухов: суть не важна, главное, быть первыми и раньше всех прокукарекать.