Приготовительная школа эстетики
Шрифт:
Интерес вызывает именно деление поэтической партии: если прозаическую партию можно более или менее уверенно отождествлять с позднепросветительской критикой и эстетикой, то поэтическая партия — в ней Жан-Поль «чистых» теоретиков отделяет от поэтов — соединяет в себе различные новые поэтические тенденции. Жан-Поль не выделяет среди сторонников поэзии ни поэтов-романтиков, ни поэтов-классиков. Понятие «поэтического» выше классического и романтического, их противостояния. Такова суть примирительной, умеренной эстетической позиции Жан-Поля: ему важны конкретные дела ради победы поэзии.
Романтизм и «нигилизм». Удачно введенное в самом начале «Эстетики» (§ 2, 3) различение «поэтических, нигилистов» и «поэтических материалистов» пользуется известностью и, подобно «романтизму», словно толкает к вольной своей интерпретации. Но если лишенным поэтического чувства «стилистам» можно без труда сопоставить запоздалых просветительских романистов — «материалистов»-крохоборов[27] типа Гермеса (кроме него названы только Крюгер и Геллерт со своими комедиями полувековой давности), то кто же такие «поэтические нигилисты»? Велик соблазн отнести к ним скопом ранних немецких романтиков...[28]. Но их ли на деле подразумевает Жан-Поль? Чтобы узнать это, вновь необходимо проникнуть во внутренний склад жан-полевской мысли.
Собственно теоретическое содержание жан-полевской «Эстетики» в значительной
Жан-Поль наследует проблематику одного из своих философских учителей — Ф. Г. Якоби. По-своему оригинальный философ, в высшей степени ценимый Гегелем именно как его антипод, как выразитель точки зрения непосредственности, Якоби был автором не только философских рассуждений и полемических работ, но и, главное, двух написанных вслед за гетевскими «Страданиями юного Вертера» романов[31]. Эти романы создавались и воспринимались как практическое преломление философской этики, как особый философско-художественный жанр, где образность состоит на службе у дидактики и морали и где средством философии является психологический анализ замкнутой на себе, уходящей в себя личности, Я. Философия и художественный строй этих романов Якоби, образуя некую неконструктивную слитность, нерасчлененность, образуют два уровня — аллегорических относительно друг друга. Всякое понятие, попадающее внутрь такой «художественной философии», должно раскрыть свой образный смысл, может выступить только как оболочка непосредственно жизненного или образно-художественного содержания. Подобная философия аллегорична, или метафорична, уже потому, что она не несет в себе никаких внутренних, специфически философских целей и есть лишь философствование о той непосредственности, которую нельзя охватить теорией, понятием, образом. Бог Якоби постижим чувством; как это несравненно ярче проявилось у И. Г. Гаманна, философия внутренне распадается на утверждение позитивной веры и чисто негативную, разрушительную критику рациональных и отвлеченных философских построений. Позитивно-религиозная философия заключает тогда в себе негативность: в крайнем случае, на самом высоком уровне такой философии, эта негативность есть непостижимость и неизреченность бога; такая философия, смыкающаяся с мистической традицией, содержит в себе переживание «ничто» — переживание переходящего в свое небытие, уничтожающегося бога.
Идущая через Якоби линия философствования оказалась чрезвычайно важной для Жан-Поля. У Жан-Поля философская слабость Якоби, неуверенно колеблющегося между философской теорией и поэтическим образом, обратилась в силу поэтического, последовательного, снимающего смысл своего времени образа[32]. Ф.-Г. Якоби создал понятие «нигилизм», и это понятие было, если можно так сказать, его «эпохальным» открытием. Возникшее в полемике с Фихте[33], это понятие с его теперь уже полуторавековой историей постоянно выявляло как бы заложенную в него с самого начала философскую двусмысленность, противоречивость одновременно теоретического понятия и психологического комплекса, — нигилист, как это было у Ницше, утверждает и разоблачает «ничто» безысходности, страшится и любит в нем свой конец (в такой ситуации находятся некоторые ранние герои Томаса Манна). Нигилист и герой Жан-Поля — созданный им бессмертный образ Рокероля, артиста своей жизни и смерти, рядом с которым придуманные Якоби схемы эгоистов нисходят бледной тенью в царство мертвой литературы. «Бог» и «Ничто» — горизонты жан-полевского художественного мира, как Небо и Земля «Приготовительной школы эстетики». Переодеваясь друг в друга[34], они разверзаются «Уничтожением»[35] посреди безмятежно-необязательных литераторских «Отдохновений»[36] «Бог» и «Ничто» Жан-Поля в своем взаимопревращении создают ужасающее впечатление пустоты, пустоты космической, почти физически реальное ощущение конца обрывающейся со смертью жизни. В жан-полевском поэтическом универсуме эта картина — ничего более страшного нет в немецком искусстве того времени[37] — уравновешена возвышенной, гердеровской но духу картиной бесконечного продолжения индивидуальной жизни души. Философский, философско-исторический смысл таких образов Жан-Поля нельзя оторвать от всего его образного строя, от его поэтического мира: они, эти образы, существуют только внутри поэтического мира Жан-Поля, но существуют не как вольные и случайные вариации на философские темы и не как философские ответвления в остальном чуждого философии творчества.
«Нигилизм» у Жан-Поля, в его словоупотреблении, есть, следовательно, не внешний ярлык, не примитивный способ выносить отрицательную оценку. Он известен ему изнутри — как опасность для всего человеческого бытия, для мысли «Нигилизм» в «Приготовительной школе эстетики», быть может, понимается даже уже и проще. Вообще нигилизм означает уступку, которую поэт или мыслитель делает заложенным в самом же мире силам разрушения, отрицания. В «Приготовительной школе» более узкий смысл может, очевидно, предполагать просто то, что поэт изменяет реальному предметному миру и, удаляясь в сферу фантазий, не соразмеряет их с реальностью, забывает о мере реального. В жан-полевском понятии «нигилизма» соединился философски широкий философско-исторический смысл и смысл поэтологический, причем второй немыслим без первого, широкого, с которым он соотнесен.
Но отвечает ли примирительная позиция предисловия к «Приготовительной школе» — она предполагает, что поэтическое, ценное, полезное делу поэзии будет отыскиваться во всех тенденциях нового, — огульному отнесению всей романтической школы к «нигилистам»? Во всем отведенном «нигилистам» параграфе Жан-Поль называет одного поэта — это Новалис Жан-Поль имеет в виду его роман «Генрих фон Офтердинген» и именует Новалиса «родственником» (V 32.23) и «соседом» (V 33.29) «нигилистов» этих «поэтических юношей». Но кого же еще из романтиков хотя бы из тех, кого «мы» называем романтиками, можно считать «живописующими эфир эфиром по эфиру», как сказано у Жан-Поля (32.30 — 31) о «не знающем правил художнике»? Кроме того, разве не видно, что весь § 2 — это увещевание вступающим в жизнь и поэзию юношам. Потому-то и назван Новалис, что его, умершего рано, Жан-Поль воспринимал как поэта незрелого — куда как несправедливо! Именно не имеющих жизненного опыта юношей Жан-Поль уговаривает изучать жизнь и не поддаваться на прелести современного поэтического эгоцентризма (V 31.10), пустого фантазирования (31.12) и «беззаконного произвола времени» (31.3). Последнее выражение, «беззаконный произвол времени», как раз и связывает поэтологический смысл «нигилизма» с самым широким его пониманием: нигилизм, крайность субъективизма, есть саморазрушение истории человеческими руками.
Сам мрачноватый образ современности скоординирован здесь со светлым образом истинной поэзии, и весь строй параграфа подчинен, логике проповеди, увещевания. Кто же из романтиков подойдет под образ «пишущего стихи юноши»? Таких, очевидно, нет среди «иенских» романтиков. Прибавим, что в другом месте «Эстетики» Жан-Поль разношерстной писательской компании Бардта, Кранца, Вецеля, Меркеля с их ложными, по его мнению, тенденциями противопоставляет «комические волдыри, родимые и жировые пятна (обычно лишь чрезмерности правильной тенденции)» — ...и тут Жан-Поль (во втором издании) приводит список из одиннадцати писателей (§ 32; V 127 19 — 20). Из них лишь Вайссер и Ст. Шютце стоят дальше от романтического движения. Эти писатели отражают, следовательно, правильную тенденцию — хотя и вносят в нее искажения. После этого не остается даже претендентов на роль «нигилиста» (из § 2)[38]! Персонифицируя «нигилизм», Жан-Поль задевал тенденцию, а не лиц. Тенденция — широка: она совпадает со всей культурно-философской наклонностью эпохи к субъективизму, индивидуализму, к фихтеанскому Я. Персонификация позволяет избежать отвлеченности терминов: в «нигилисте» Жан-Полю важен живой образ целой тенденции. С куда большей ясностью эта тенденция выявилась, с точки зрения Жан-Поля, спустя два десятилетия после написания «Приготовительной школы эстетики» Бросая взгляд на эту работу в опубликованной в 1825 году «Малой заключительной школе к Эстетической приготовительной школе», Жан-Поль воспользовался словом «нигилист» в заголовке параграфа, устанавливавшего связь с соответствующим параграфом «большой» «Школы» Здесь Жан-Поль еще раз подчеркнул, ссылаясь и на Руссо, необходимость для поэта заниматься науками (вопрос ставится настоятельней, чем прежде). Настроенный куда скептичнее прежнего, Жан-Поль писал, что «многие из новых поэтов научились немногому или совсем ничему не учились, — а только сочинять» (V 459.15 — 16). «Надеюсь, — продолжал Жан-Поль, — у нас найдется не один романист, у которого в голове нет иных сокровищ помимо запасов воды и который, несмотря на это, на всякую Пасхальную и Михайлову ярмарку выдает разнообразнейших форм поэмы и рассказы, — так у ловкого устроителя фонтанов вода поднимается из труб то в виде колокола, то в виде огненного снопа, то в виде кувшина с водой» (V 460.4 — 10). Эти горькие слова написаны в иную литературную эпоху, когда Жан-Поль был обманут в своих ожиданиях, а ждал он победы поэзии, поэтического духа, когда повергло его в глубокое уныние развитие такого одаренного литератора, как Канне[39], и когда глубоко разочаровал его и Э. Т. А. Гофман, от которого Жан-Поль ждал очень многого[40]. И в целом поэтические импульсы первоначального философского и художественного романтизма к наступлению эпохи Реставрации, к концу 10-х годов, безусловно угасали, нивелировались, — пора больших разочарований не для одного Жан-Поля.
Итак, жан-полевские «нигилисты» и «материалисты» запечатлены как художественные образы, характерно заострены, как такие крайности, между которыми — и в укор им — появляются истинный поэт и истинная поэзия — та стихия, которую неустанно утверждает и воспевает Жан-Поль. Есть, быть может, неожиданная стилистическая параллель жан-полевской поэтической характерологии — это работа Гете «Коллекционер и его родственники» («Der Sammler und die Seinigen»), напечатанная в 1799 году. В ней, в отличие от своего прежнего разделения искусства на «простое подражание природе», «манеру» и «стиль», Гете рисует шесть классов художников, наделяя их изысканно-странными именами. Тут есть «подражатели» и «имажинанты», или «фантомисты», «характерники» и «ундулисты», «выписыватели» (Kleinkunstler) и «эскизники» (ВА XIX 269). Из попарного соединения противоположных крайностей манеры возникают идеальные требования совершенного произведения искусства. Выступая в период своей неоклассики против любой характерности в пластических искусствах[41], Гете играет шутку со своей теорией — как бы предлагая ее в форме характерного жанра с гротескно поименованными типами художников, персонифицирующими крайности стиля. Этим он несколько отстраняет ее глубоко серьезный эстетический смысл. Более того: работа эта, которую всегда публикуют, естественно, среди статей Гете по искусству, самим автором определяется как «семейный жанр в письмах» (ВА XIX 827) или как «роман в письмах» (ВА XIX 829). И у Гете взаимопроникновение теоретических задач и художественных средств создает специфический литературный, художественно-философский жанр, давно уже не схватываемый принятой классификацией жанров словесности. Запечатлеваемая в таком жанре искусствоведческая теория отмечена тем, что не ловится на слове: было бы комично — иначе чем в шутливом контексте и в иронических целях — выводить гетевских «подражателей», «фантомистов», «характерников» за пределы работы и постулировать шесть соответствующих творческим типам постоянных, твердо установившихся манер — «ундулизм», «фантомизм» и т. п. Подобная теория в ее словесной конкретности существует сейчас и здесь, и суть ее в том, чтобы приоткрыть вид на истинный смысл искусства косвенными средствами. Жан-полевские «нигилисты» и «материалисты» напоминают этих гетевских характерных типов: можно сказать, что поэтическая в существе своем мысль рядится в одежды нарочитой теоретичности, рождая уродов характерности, которых, как у Гете, припечатывают, в довершение всего, их безжалостными именами.
Жан-Поль писал Якоби из Берлина 2 января 1801 года о своих взаимоотношениях с романтиками: «Я живу тут недурно с Тиком и Бернгарди (шлегелианцами); прежде чем расходиться во мнениях (divergieren), мы основательно сходимся (convergieren); ведь эта партия обладает настоящим поэтическим духом, тогда как враждебная ей лишена даже соответствующего душевного органа...» Но Жан-Поль тут же добавляет: «Дух для них — повсюду все, а форма его вочеловечения — безразлична» (П IV 45.3 — 7). «Вочеловечение» — это, как позднее у Зольгера (1815), вхождение идеи в материальную плоть жизни. Пренебрежение жизненным материалом — «нигилистическая» тенденция внутри новой поэтической школы, то есть тоже и внутри романтизма, тенденция, проходящая поперек этой новой школы и не дающая чистый тип нигилиста. Вот почему жан-полевский «нигилист» остался без реального прототипа. Прежде чем свести «нигилизм» (в «Малой заключительной школе») к просветительской теме писательской эрудиции, Жан-Поль сумел показать его в широких философских горизонтах. Являющийся в конце «Школы», перед лектором третьей ее части, пылкий поэтический юноша-шеллингианец, настроенный против гердеровской старческой вялости мысли и стиля, — это, видимо, Альбано жан-полевского «Титана»[42], герой, исполненный энтузиазма, душевно-богатый, — но вот и в этом своем загадочно являющемся в «Школу» юноше-энтузиасте, в этом антиподе нигилизма, Жан-Поль сумел обнаружить нигилистические нотки, — словно в них неотъемлемая черта борющейся с прозой поэтической партии...