Приговор при свечах / Judgment in candlelight

В оформлении обложки использовано фото автора «Жар-птица над Ангарой»

Переводчики: Анастасия Даур и Татьяна Аргунова

В авторской редакции

Художник Е.В. Пикалова

В «Жизни Арсеньева» Иван Алексеевич Бунин (1870–1953), лауреат Нобелевской премии по литературе, точно подметил душевное состояние брата главного героя романа – социалиста Георгия, задержанного в родительском доме и сопровождаемого жандармами «в Харьков, где было то подполье, за причастность к которому и был он арестован». При этом брат имел вид «арестантской обособленности и бесправности: он и сам хорошо понимал её, чувствовал всю свою униженность и неловко улыбался».

Замечательно, пишет Бунин, что в то самое утро, когда жандармы арестовали Георгия, доносчика убило деревом, которое по его распоряжению, рубили в саду.

На самом выезде из города высился необыкновенно огромный и необыкновенно скучный желтый дом, не имевший совершенно ничего общего ни с одним из доселе виденных мною домов. В нём было великое множество окон, и в каждом окне была железная решётка. Он был окружён высокой каменной стеной, а большие ворота в этой стене были наглухо заперты. И стоял за решёткой в одном из этих окон человек в кофте из серого сукна и в такой же бескозырке. С жёлтым пухлым лицом, на котором выражалось нечто такое сложное и тяжкое, что я ещё тоже отроду не видывал на человеческих лицах: смешение глубочайшей тоски, скорби, тупой покорности и вместе с тем какой-то страстной и мрачной мечты…

Конечно, мне объяснили, какой это был дом и кто был этот человек. Это от отца и матери узнал я о существовании на свете того особого сорта людей, которые называются острожниками, каторжниками, ворами, убийцами. Но ведь слишком скудно знание, приобретаемое нами за нашу личную краткую жизнь – есть другое, бесконечно более богатое, то, с которым мы рождаемся. Для тех чувств, которые возбудили во мне решётка и лицо этого человека, родительских объяснений было слишком мало: я сам почувствовал, сам угадал, при помощи своего собственного знания, особенную, жуткую душу его. Страшен был мужик, пробиравшийся по дубовым кустарникам в лощине, с топором за подпояской. Но то был разбойник, – я ни минуты не сомневался в этом, – то было нечто очень страшное, но и чарующее, сказочное. Этот же острожник, эта решётка… [1] .

Гений Ивана Алексеевича Бунина «сам почувствовал, сам угадал, при помощи своего собственного знания, особенную, жуткую душу» заключённого, исследовав его арестантскую обособленность и бесправность с помощью собственных чувств, совести, интуиции и знания. Тогда как человеку современному с той же целью, скорее всего, наряду с перечисленными способами познания, потребуется жизненный опыт других людей, выживших в критических условиях своего существования. Знание, вытекающее из подобного опыта, может привести к собственному благополучию в силу мирного состояния души и гармонии. Такое состояние возникает при воздержании от соблазна и осуждения себе подобных, попавших в беду не всегда по своей воле. Интуиция проложит путь чувствам, следуя по которому разум откроет для себя правовую реальность, где созидателем мира человека является сам человек и наглухо запертые большие ворота в тюремной стене откроются сами, как это случилось некогда с автором и его арестантом.

Ощущая и познавая окружающую действительность, естественный человек пытается ради жизни реализовать свои естественные права, принадлежащие ему от рождения, о которых он не может не знать. Не только быть, но и жить человеком, вне которого право не существует. А вне права, по слову М. М. Сперанского (1772–1839), основателя российской юридической науки, – «действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов» [2] . Поэтому граф Сперанский, разработав и реализовав первое комплексное законодательство Сибири (1819–1822), затем впервые систематизировал и кодифицировал законодательство Российской империи.

Урожай от трудов Михаила Михайловича Сперанского наряду с отменой крепостного права гражданское общество России получило в 1864 году в виде судебной реформы, положившей правовые начала в судопроизводстве.

О праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства, справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества, определяя всё наше поведение, – в этой книге.

Особое мнение судьи при коллегиальном рассмотрении уголовного дела в российском уголовном судопроизводстве не представляет уголовно-процессуальной ценности как таковой, поскольку не имеет процессуальной самостоятельности и не влечёт за собой правовых последствий. Поэтому остаётся редчайшим правовым явлением в отечественном уголовном процессе. Судья, оставшийся при особом мнении, обязан подписать приговор, вынесенный двумя другими судьями. Своё принципиальное несогласие с решением коллег судья вправе письменно изложить в совещательной комнате в виде отдельного документа, либо не позднее 5 суток со дня провозглашения приговора. При изложении своего особого мнения судья не вправе указывать в нём сведения о суждениях, имевших место при обсуждении и принятии судебного решения, о позиции отдельных судей, входивших в состав суда, или иным способом раскрывать тайну совещания судей.

Однако особое мнение судьи как феномен уголовного правосудия в своём культурологическом аспекте способно проявить родовые качества представителей интеллигенции, вовлечённых в правосудие. Например, такое демократическое качество как независимость судьи, чем и заслуживает внимание.

Так, не раскрывая охраняемую законом тайну совещания судей, исследуем несколько шире уголовно-процессуальных рамок, насколько это возможно, проблему личного мнения судьи, связанного с выполнением своих прямых обязанностей по осуществлению уголовного правосудия и возможность реализации своего выбора в реальных условиях уголовного судопроизводства.

Имея в виду, что с психологической точки зрения источником мышления человека являются его ощущения, поступающие через собственные органы чувств. Если судья сам не исследует доказательства непосредственно, то не получает ощущений, в связи с чем у него не возникает мышления. Отсутствие критического мышления лишает судью воли, как регулятора поведения и принятия решения. У него нет выбора, поскольку соотношение между явлениями и предметами окружающего мира ему не открывается. Следовательно, утрачивается возможность их преобразования и упраздняется компетенция судьи как исследователя. Возникает тип судьи – чиновника, для которого правосудный, то есть вступивший в законную силу оправдательный приговор в принципе становится невозможным, поскольку для этого требуется критическое отношение к обвинительной версии следственных органов, необходимым условием которого выступает свобода воли.