Приговор
Шрифт:
– Что же едят? Не жареное же?
– Жареное. Но на решетке, над углями, без жира, без сковороды. Считается наиболее безвредным. Большие оригиналы, не правда ли?
Под этот облегченный разговор о французах-оригиналах профессор и ретировался из комнаты, а я сел за очередную притчу Абуталиба.
Во время нового сеанса Жанна Павловна повела следующую речь:
– Операция, конечно, нужна. Но для полного спокойствия хорошо бывает перед операцией облучить это место. Только вот какой из способов выбрать…
– Какие способы?
– Можно облучить одноразово, дав ударную дозу, но без глубокого проникновения. А можно облучать в течение двух недель ежедневно.
– Наверное, уж выберут, что лучше. Не мне же выбирать.
– Но не подумайте ничего дурного. Это только в целях профилактики. Исключительно. На всякий случай. Знаете, чтобы лучше все зажило после операции.
В этот вечер я и дома почувствовал вокруг себя какую-то особенную, осторожную атмосферу. Жена неожиданно сообщила:
– Звонил Коля. Какой-то
– А знакомой знахарки или гадалки Коля еще не предложил?
– Знахарки нет [1] . Но у них там в Самборе есть в лесу родничок, а над ним часовенка…
– Насколько я понимаю, звонила Агнесса Петровна. И что сказала?
– Да ничего не сказала. Это я просто к слову.
…Заканчивая все наши подсчеты (так и шло: 300-60, 290-56, 370-70), Жанна Павловна как бы вскользь и между делом напутствовала:
– Наши цифры сами по себе еще ничего не значат. Завтра соберется консилиум, тогда и будет поставлен окончательный диагноз.
1
До знахарки дело все же дошло. Гораздо позже мне пришлось быть в Болгарии. Там, в Софии, нашлась «сестра по несчастью» – замечательная писательница и поэт Блага Димитрова. Ей тоже сделали операцию, аналогичную моей, но только полостную, то есть в несколько раз сложнее. Кто-то ей порекомендовал народного лекаря Петра Димкова, девяностолетнего старца. Собираясь к нему с первым визитом, Блага предложила пойти и мне, я пошел.
У Димкова своеобразная диагностика. Он сажает пациента перед собой на стул и с помощью лупы заглядывает в зрачок, на стене висит карта, похожая на два полушария. Это карта обоих глаз. Глаза испещрены сотнями точек. Каждая точка будто бы соответствует той или иной болезни.
Обстановка в квартире скромная. Петр Димков лечит бесплатно. Говорят, что им написана книга в тысячу страниц по народной, а вернее, по его собственной медицине, и, говорят, книга эта скоро будет издана.
Заглянул он и мне в оба глаза.
– Я вам дам баночку мармелада. Но это только для начала. Такого мармелада потребуется для полного лечения много. Делается он так: берутся ягоды полевой бузины (бузина травянистая, бузина вонючая, sambucus ebulus. – В. С. ), рассыпаются ровным слоем в толщину пальца. Сверху насыпается на ягоды такой же слой сахарного песка. Надо ждать, когда весь песок растает. Тогда все это процеживается – и сироп готов. В мармелад его можно не превращать. Курс лечения таков: за десять минут до еды выпивать неполный стакан дистиллированной воды (150 гр.), а после еды, на десерт, съедать столовую ложку сиропа.
Если вы будете делать так полтора месяца, вы будете здоровы, как эскимос, – заключил лекарь Димков, – и стройны, как солдат королевской гвардии. Если бы все ели этот сироп, злокачественных заболеваний было бы на 80 (восемьдесят!) процентов меньше. Если бы вы пришли ко мне своевременно, не нужна была бы и операция.
В порядке лирики он рассказал про бузину некоторые подробности. Ласточки, прежде чем лететь за море, наклевываются ягод полевой бузины и легко преодолевают без отдыха огромные расстояния. Ласка нападает на змей. Если змея искусает зверька, он прерывает поединок, убегает, быстро нажирается ягод бузины и тотчас как ни в чем не бывало возвращается, чтобы победить противника.
– Но в чем же смысл дистиллированной воды?
– Происходит очистка крови (в комплексе с бузиной) Если вы выпьете стакан простой воды, то, по крайней мере, треть стакана задержится в организме. Если вода дистиллированная, то мало того что она сама уйдет вся, она захватит с собой еще треть стакана воды из организма.
Тут Димков показал нам постоянно действующий у него портативный аппарат для перегонки воды с производительностью до одного литра в сутки. Такие аппараты будто бы продаются в Софии и стоят 55 левов (около шестидесяти рублей), но в частные руки – неохотно, так как очень удобны для производства сливовой водки.
К этому курсу лечения я пока не приступил. Во-первых, только недавно вернулся из Болгарии. Во-вторых, добывать полевую бузину надо где-то в более южных краях, у нас она не растет. В-третьих… в-третьих, ни один из наших справочников не рекомендует ее как лечебную траву, а «БСЭ» указывает на нее лишь как на средство от мышей и клопов. В-четвертых… в-четвертых, все было как-то слишком просто.
– Окончательный диагноз, как мы знаем из романа с таким же названием, определяется только на вскрытии.
То, что я так весело и беззаботно шучу, понравилось Жанне Павловне. Но еще больше ей, быть может, понравилось, что я не вспомнил, по крайней мере вслух, одну опрометчивую фразу, сказанную ею перед началом исследований. А именно, что поверхностные опухоли их метод распознает и определяет довольно точно.
9
Итак, допустим, что приговор. Кто же вынес его? Этот аппарат? Или Жанна Павловна? Или вынесет завтрашний консилиум? Было бы несправедливо взвалить на них такую ответственность. Да и вынесен приговор гораздо раньше. Но за что?
По-моему,
Несколько лет назад я начал писать роман с попыткой разобраться в своих поступках именно с этой точки зрения. Именно рассортировать их направо и налево, как овнов и козлищ, но тотчас столкнулся с непреодолимыми трудностями. Поступок, который на первый взгляд кажется великодушным и добрым, иногда может иметь самые горестные последствия, а поступок кажущийся дурным, эгоистичным и даже злым, оборачивается добром и благом для окружающих.
Впрочем, роман продвигается медленно не потому, что я в нем запутался, а по другим причинам. Не будем их здесь касаться. Важно, что протеста против приговора я в себе не услышал. Да и бессмысленно было бы обжаловать, хотя бы и перед самим собой, то, что обжалованию не подлежит. Не будешь ведь кричать: «Я хороший, я добрый, я нужный, я талантливый, наконец!» Нет, не будешь кричать.
– О прочих качествах помолчим. Но талант действительно был тебе дан.
– Ну и что? Я старался употреблять его на благо… У меня читательских писем двадцать тысяч.
– А сколько употребил? Хорошо, если десятую часть. Остальное прозаседал, прогулял, прообедал, проболтал на собраниях, просуетился, растряс и пустил по ветру.
– Дайте время, я докажу…
– Время тебе было дано. Ты должен был погибнуть осенью сорок второго вместе со своими сверстниками Валькой Грубовым, Борькой Грубовым, Серегой Черновым, Борисом Московкиным, Иваном Куниным… Теперь посчитай, сколько же тебе было дано, чтобы ты успел развернуться и показать. Больше тридцати лет.
– Кое-что я все же успел. Я ведь не был лежебокой и лодырем. Я написал много книг. Из деревенского мальчика я сделался московским писателем. Моя книги издают за границей… Думаете, легко и просто олепинскому мальчишке…
– От тебя ждали большего. И у тебя были возможности.
– Какие возможности?! Если бы вы знали условия, привходящие обстоятельства.
– Ты был жив – вот условие. Раз ты был жив, значит, мог. Только смерть отнимает возможности.
– Хорошо, виновен. Но зачем же так рано?
– Не рано и не поздно. Сколько тебе? Почти пятьдесят? Конечно, можно скрипеть до преклонного возраста. Но ведь многие умерли моложе тебя. Не будем заниматься миллионами. Возьмем известные имена. Пушкин – 37, Байрон – 36, Лермонтов – 27, Маяковский – 36, Есенин – 30, Белинский – 37, Блок – 40, Никитин – 37, Писарев – 27, Петефи – 26, Христо Ботев – 28, Добролюбов – 25, Гоголь – 42, Джек Лондон – 40, Грибоедов – 34, Мопассан – 43, Чехов – 44, Данте, наконец, – 56 лет… Причем о многих из них у нас нет представления, что они ушли очень рано, безвременно. О Данте, Чехове, Гоголе, Мопассане, по крайней мере, у нас нет такого представления, не говоря уже о приблизительных твоих сверстниках: Ломоносов – 54, Мольер – 51, Булгаков – 49, Костер – 52… Не помню точно, но даже Наполеон успел уже к твоему возрасту если не совсем, то почти отбыть свой земной срок. Так что жаловаться тебе нельзя.
– Я и не жалуюсь. Но не слишком ли жестокий способ! Если бы сразу… Сердечно-сосудистая…
– Стыдись! Тебе что, нижнюю челюсть миною оторвет, как Вальке Грубову? Или ты перед смертью в окружении в осеннем голодном лесу наскитаешься? Или в тифозной теплушке? Ледяная переправа через широкую реку? Блокада? А в концлагере посидеть не хочешь, пока с голоду не дойдешь? Землю покопать под конвоем, лес порубить – нет желания? Парочку хороших допросов с пристрастием не угодно ли? А на костре сгореть на широкой площади? А к стене под ружейные дула? На колу посидеть? Веревочную петлю на себя собственной рукой накинуть? Понятно, что не о самом конце идет речь. Сам конец у всех абсолютно одинаковый. Его, строго говоря, и нет. Для наших ощущений он вовсе не существует. Понятно, что речь идет о переходе. Так вот, тебя не будут привязывать к мчащимся лошадям, тебя не будут заталкивать в паровозную топку, не будут лить тебе в глотку свинец, на твоих глазах не будут умирать с голоду твои дети, тебя не выпустят на арену на растерзание львам, тебя не приколотят к стене гвоздями… Ну, какие там еще бывают страшные переходы? То, что перечислено, – не придумано. Все это происходило с живыми людьми. Такие уж им доставались переходы. Ничего не поделаешь. Причем перечислены, надо сказать, не самые-самые страшные. Если бы собрать коллекцию предсмертных человеческих мук, которые выпадали отдельным людям… Собственных детей приходилось есть, собственные руки от кандалов отпиливать. А ты будешь лежать в хорошей палате. К тебе будут внимательно относиться. Болеутоляющие уколы. Снотворное. Интересная книга. Выпить разрешат, когда навестят друзья.
– Не хочу!
– А вот это уж глупо. У тебя и не спрашивают. И насчет внезапной я бы на твоем месте не настаивал. Может быть, тебе дается последняя фора. Не большая, но одуматься можно. Может быть, ты за это время успеешь сделать какой-нибудь шаг и этот шаг окажется очень важным. Если же сердечно-сосудистая, мгновенная, то как сам понимаешь, ничего уж успеть нельзя.
– Какой еще шаг? Не знаю я никакого шага.
– Подумай хорошенько. Для этого и дается немножко времени.
– Но почему именно я?