Приказы не обсуждаются
Шрифт:
Убить, конечно, не убил, но выключил гарантированно. С полчаса, а то и дольше, старушенцию не будут волновать происходящие вокруг события. Если, разумеется, не побрызгать ей в лицо водой и не похлопать по щекам…
Дважды мигнул товарищам фонариком: все в порядке! Заглянул в комнату. В ней действительно никого больше не было. Разобранная постель у стены, несколько шкафов. Стол со стульями, под потолком горит небольшая люстра. Мебель вся старинная, гнутая. Теперь такой и не делают.
А бабка, наверное, решила перед сном туалет посетить. Не повезло, теперь придется терпеть. Если не обдуется, будучи в бессознательном состоянии.
Он тихо прикрыл дверь, передвинулся к другой, где прижался к стене Симонов. Ну? Пошли! Миронов распахнул дверь, ворвался в комнату вслед за товарищем и тут же прянул в сторону, уходя с линии возможного выстрела.
Грамотно сделал, как оказалось. Негромко щелкнуло впереди, в глубине комнаты, от косяка откололась щепка, и тут же дважды лязгнула затвором «Чешска сброевка» в руке Симонова. У пистолета был очень хороший глушитель, так, что самих выстрелов Миронов почти не услышал. Старый оперативник не промахнулся: по стене сползал человек, видимо только и успевший вскочить с кресла и один раз нажать на курок. Во лбу у него была черно-красная дырочка.
Не вставая с колена, Евгений обвел стволом периметр комнаты. Хорошая, добротная обстановка, большой ковер на полу, в углу работающий телевизор. А тот человек, который сейчас лежал у кресла, минуту назад с удобствами смотрел программу новостей: на столике открытая бутылка пива, на блюдечке соленые фисташки. Странно, немцы обычно к пиву ничего не употребляют, ну разве что изредка моченый горох. Пиво, по их мнению, и так вкусный и сытный напиток, чтобы его заедать.
В дверях показался с пистолетом наготове Борис. Огляделся, опустил ствол. На немой вопрос Симонова небрежно махнул рукой. Стало ясно, что с третьим обитателем квартиры покончено.
Алексей Васильевич подошел к убитому, присел перед ним на корточки. Пульс щупать не стал — и так все было ясно. Негромко сказал:
— Это тебе за Штефана.
Поднялся, повернул спокойное лицо к Миронову.
— А ловок оказался, собака! Мгновенно среагировал!
Действительно, покойник (ныне!) не мог слышать никакого шума, когда Евгений заваливал старушку в коридоре. И ведь успел выстрелить! Неужели он так и сидел с пистолетом в руке?
Миронов подошел ближе, поднял то, из чего стрелял убийца Штефана. Такое оружие ему видеть еще не доводилось. По крайней мере, выглядела машинка совсем не пистолетом. Что-то вроде обычного портсигара, но немного больше размером и с отверстием для пальца — чтобы нажимать на курок. Может быть, из него удобно было стрелять, держа руку в кармане или сумке, но для обычной перестрелки оружие подходило мало.
— Хочешь забрать? — равнодушным тоном спросил Симонов, видимого интереса к диковинке не проявлявший.
Евгений покачал головой.
— Зачем оно мне?
— Давай тогда сюда, — распорядился Алексей Васильевич. — Авось, мне пригодится.
Симонов выглядел каким-то ненатурально расслабленным. Словно в действительности внутри у него все сейчас было словно камень. «Он что, никогда не убивал? — подумал Евгений. — Ни за что не поверю!»
— Что теперь? — спросил он.
— Теперь? Разговоры разговаривать будем! Ты там эту… не угробил, случайно?
Так. «Эту»… Что бы сие значило?
— Кажется, нет…
— Пойдем, глянем.
Старушка лежала все там же. Симонов, на американский манер потрогав вену на шее, скомандовал:
— Волоки ее в комнату!
Не очень легкая оказалась бабушка, килограммов на семьдесят.
— Давай сюда, на стул, — распорядился Симонов и попросил: — Этого, в углу, прикрой чем-нибудь. И веревку поищи.
Все так же послушно Евгений принес из бабушкиной спальни покрывало с постели, набросил на труп. А подходящий кусок веревки нашелся в кладовой. Старушку крепко прикрутили к стулу, повернули так, чтобы свет от люстры падал ей на лицо. Досадливо оглянувшись на продолжавший что-то бубнить телевизор, Симонов нетерпеливо пошевелил в воздухе пальцами. Борис понял первым, чего он хочет, шагнул вперед и выдернул вилку из розетки.
— Так, ребятки, погуляйте, пока я с дамой беседовать стану, — попросил Симонов. — Все, что она мне скажет, вам знать совершенно ни к чему.
— А скажет? — ради проформы спросил Евгений. Он прекрасно понимал, что никуда эта женщина не денется, будет говорить как миленькая. Не для того они убили двух ее товарищей, чтобы дать теперь отмолчаться.
Они с Борисом вышли из комнаты и, не сговариваясь, отправились на кухню. Пиво в холодильнике имелось: несколько бутылок «Браугольда». Евгений не стал озадачивать себя поисками открывалки и содрал пробку о край кухонного стола. Судя по взгляду Бориса, тот такую манеру обращения с мебелью не одобрял, но, поддавшись минутной слабости, повторил операцию, проделанную Мироновым.
Бокалов они брать не стали, пиво пили прямо из горлышка. Евгений, сделав пару солидных глотков, закурил, стряхивая пепел в раковину мойки. Борис посомневался, но просить сигарету не стал. И правильно, нечего организм травить!
Сидели сначала молча, отхлебывая пиво. Из комнаты слышался голос Симонова, но понять, о чем он говорит с пленницей, было невозможно.
— Ты его давно знаешь? — спросил вдруг Борис.
— Давненько, — кивнул Евгений. — Только не здесь познакомились.
— В России? — уточнил немец.
— Сначала — в России, а потом совсем далеко встретились.
— Понятно, — не стал уточнять, где именно, Борис.
— Слушай, — спросил вдруг Евгений. — А ты где в Москве учился?
— В МГУ, на журналистике.
— Так ты журналист? — удивился Миронов.
— Был когда-то, — неохотно сознался Борис. — Во времена ГДР. А когда объединение произошло, стали появляться так называемые запреты на профессию. Кто-то выкопал документы о том, что я имел отношение к ШТАЗИ. И все, дорога в журналистику мне была заказана. У нас многим по профессии работать запретили. Знаю одного, он шофером в службе безопасности был. Так даже автобусом ему не разрешают управлять — муниципальный транспорт! Полный идиотизм!
— А ты действительно со ШТАЗИ сотрудничал?
— Сильно сказано — «сотрудничал»! Так, подписку дал, чтобы за границу можно было ездить. А кто не давал? Некоторым повезло, их личные дела сгорели, когда тут государственные учреждения штурмовали. Ну а я, вот… — он развел руками.
— И чем сейчас занимаешься?
— Газеты по утрам развожу. Все бы ничего, да вставать очень рано приходится.
Конечно, бывший журналист лукавил и всей правды о своем прошлом не говорил. Как бы его Симонов в свою группу завербовал, не будучи осведомлен о темных делишках, в которых Борис был наверняка замешан? Но это Евгения совершенно не касалось. В советские времена куча работников периодики и даже очень известных являлась штатными сотрудниками КГБ. Ну и что? После развала СССР они продолжали точно так же вещать на газетных страницах и с экранов телевизоров. Только если раньше копались в помойках Нью-Йорка и общались с деклассированными элементами, то теперь стали описывать небоскребы Манхеттена и жизнь миллионеров.