Приключения 1978
Шрифт:
— Николай Сергеевич, — Щербович-Вечер еле сдерживал волнение, — поезда, следовавшие как в Петербург, так и в Москву, тщательно осматривались, все пассажиры, входившие в вагоны на станции Тверь, нашими людьми внимательно изучались. Никто по железной дороге улизнуть не мог.
Богом клялись городовые, что ни один подозрительный не проскользнул через московскую и петербургскую заставы, не ушел по трактам на Старицу, Тургиново, Волоколамск, Бежецк.
— Так где же они? — раздраженно спрашивал полковник.
Возвратилась группа, которая должна была арестовать
— Докладывай, Демидов, да поживей! — полковник нетерпеливо взял сигару.
— Упустили, ваше благородие. Выскользнул, как мыло из рук! — брякнул Демидов.
Уранов сощурил глаза и, еле сдерживая гнев, сквозь зубы процедил:
— Как же это случилось? Отвечайте!
— Петербургские филеры подвели, ваше благородие! Были неосторожны.
— При чем тут петербургские филеры? — злобно выкрикнул полковник. — У них своя задача, они нам не подчинены.
Демидов понемногу оправился от испуга.
— Всю ночь продежурили, а Фома ушел.
— Докладывайте по порядку!
— Глаз с дома не спускали. Заметили, в комнате погас свет. Мы насторожились. Видимо, вышел из дому. Мы согласно инструкции незаметно — за ним. Думали, он к Барышне, а он в казенку. Следим. Из казенки — домой. Снова лампу зажег. Мы ждем: авось и Барышня пожалует. Ждем час, другой. Нет. А свет в комнате горит. Замерзать стали. Рассвет уже забрезжил. Я говорю своим: пора брать. Стучим. Поднимаем хозяина. Заходим в комнату Фомы… — Демидов достал из кармана носовой платок, высморкался, посмотрел на Уранова.
— Что же дальше?
Демидов опустил голову:
— На столе лампа горит. Глядим под лавку, на печку, под кровать. Нет. Сени, чердак, двор обшарили. Нет его. Потом уж мы смекнули: он черным ходом — в огород, затем в соседний сад… В общем, удрал…
— Дубина ты, Демидов! — Уранов не стеснялся в выражениях. — Получаете жалованье унтер-офицера, а проку от вас, Демидов, меньше, чем от простого городового.
— Петербургские филеры помешали, — опять стал оправдываться Демидов.
— Чем же они вам помешали? — почти выкрикнул Уранов.
— Нахально действовали. Вот чем. Без всякой оглядки. Открыто ходили за Фомой. Я сам однажды видел и слышал, как он остановился, подождал агента и сказал ему прямо в лицо: «Хотя бы этого рыжего-то убрали!»
— Идите! Понадобитесь, позовем.
А утром всем уездным исправникам Тверской губернии, полицмейстерам городов под грифом «Секретно» было отправлено отношение, в котором предписывалось «задержать человека, могущего иметь документы на любое имя». Сообщались его приметы.
Ни с чем возвратилась и группа по задержанию Барышни. Уранов вызвал адъютанта управления и стал диктовать: «Срочно. Конфиденциально. Начальнику Московского охранного отделения…»
Звонил телефон. Полковник снял трубку, сказал:
— Слушаю. Да. С добрым утром! В основном успешно. Арестовали двадцать пять. Скрылись двое. Принимаем меры… Сразу доложу…
Полковник повесил трубку, сказал: «Губернатор интересуется», — и продолжал диктовку: — «Покорнейше прошу разыскать, подвергнуть обыску, арестовать, затем препроводить в мое распоряжение… проживающая по паспорту, выданному из Иркутской Духовной консистории, которая, по нашим агентурным данным, выехала из Твери в Москву 10 ноября. Посланный унтер-офицер Рылков установит ее личность».
III
Когда к ротмистру привели Вагжанова, он первую минуту был вежлив с ним.
— Давайте, господин Вагжанов, знакомиться. Я являюсь ротмистром отдельного корпуса жандармов. Фамилия моя: Щербович-Вечер…
— Не разобрал, — сказал Вагжанов.
— Ще-р-бо-вич-Ве-чер, — растягивая слова, повторил ротмистр, — признаюсь, фамилия редкая. Сразу запомните, то, клянусь честью, долго будете помнить.
Конец фразы ротмистр произнес с особым ударением.
— А рядом со мной находится товарищ прокурора Тверского окружного суда господин Охышев. Мне поручено в его присутствии на основании 1035-й статьи устава уголовного судопроизводства с соблюдением 403-й статьи того же устава допросить вас в качестве обвиняемого по делу преступных кружков города Твери… Прошу отвечать по существу дела. Вы знакомы с Иваном Ивановичем Соколовым, ткачом фабрики Берга?
— Да, знаком.
Ротмистр не ожидал такого ответа и, словно боясь спугнуть выслеженную птицу, осторожно уточнил:
— А каков характер знакомства?
— Станок Соколова недалеко от входа в цех, мне запомнился парень.
— Вы встречались с ним кроме цеха?
— Не доводилось.
— Знаете ли вы Михаила Петрова?
— Как же не знать! Он работает на станке, который в пяти метрах от моего.
Ротмистр назвал еще два десятка фамилий членов «преступных кружков», но Вагжанов сказал, что их не знает. Щербович вынул из папки несколько фотографий и стал по одной подавать допрашиваемому.
— Узнаете?
— Знакомое обличье. Он похож…
— На кого?
— На Николая Алексеевича.
— Фамилия?
— Некрасов… Такого видел в «Ниве».
Ротмистр подавил вспыхнувшее раздражение:
— Вам, господин Вагжанов, не откажешь в наблюдательности. Это не фотография сочинителя Некрасова, а Фомы.
— Фомы? Не знаю такого.
— А вот не откажите в любезности взглянуть на эту, — ротмистр протянул другой снимок.
Вагжанов взял фото, с минуту смотрел, возвратил:
— Очаровательная барышня. Не знаком…
Щербович подал еще несколько снимков, но Вагжанов ни в одном из них не признал знакомых людей.
— Собирали ли у рабочих фабрики деньги?
— Как же! Собирали, и не раз!
Ротмистр оживился. Товарищ прокурор, не проронивший до сих пор ни слова, промычал что-то неопределенное.
— На что же собирали деньги? — мягко спросил Щербович.
Допрашиваемый выдержал длительную паузу, подогревая интерес к ответу, стал загибать пальцы правой руки: