Приключения 1985
Шрифт:
Где они сейчас, Ясиня? Небо было низким и темным, даже на десяток шагов впереди не было ничего видно. «Встань и иди!» — резко приказал себе Олекса. Куда угодно надо идти, только подальше от места выброски. Пусть ему поможет чутье горца, пусть помогут ему горы — ведь они свои, родные, не выдадут ворогу…
Лишь перед рассветом небо чуть прояснилось и робко выглянули неяркие звезды. Он достал карту: в Ясиня путь лежал строго на север. Теперь он шел уверенно — туда, где прошла его юность, где начиналась та его жизнь, под которой война резко и безжалостно провела черту.
«Прожил я 41 год, из них посвятил 20 лет делу бедного народа. Всю жизнь был честным, преданным, неутомимым борцом без личных выгод. Никогда не кривил душой. И таким умираю…»
Эти строки он написал в письме-завещании жене и дочери. Палачи явили неожиданную милость — разрешили письмом попрощаться с женой и маленькой дочуркой. Он догадался, что это игра в милосердие, как могли они отослать письмо отсюда, из хортистского Будапешта, в СССР? Что же, надо было перехитрить тюремщиков, и Олекса написал еще одно письмо, когда ему дали бумагу и чернила… И когда его вели на казнь, чьи-то руки незаметно взяли из его рук этот сложенный в квадратик листик, и письмо по нелегальным каналам выпорхнуло на волю, преодолело поля сражений, пришло к нам…
Ночь перед казнью тянулась невыносимо долго. Сквозь густо заплетенное в решетку окно виделся только черный траурный квадрат ночного неба, но память была сильнее оков решетки, она уводила Олексу на волю, перенесла в Карпаты, в совсем недавнее прошлое.
Это святая правда, что перед смертью и бессмертием человек видит всю свою жизнь. Увидел ее и Олекса — годы борьбы, свою любимую Сирену, своих верных друзей…
«Всю жизнь я был честным, преданным народу, и никогда у меня не было мыслей о личной выгоде»
Узкая дорога петляла у гор. Чуть дальше она стремительно уходила по их склонам вверх, туда, где неясно плыли в дымке вершины. А пока извивалась на склонах, пробивалась сквозь ущелья, старательно обходила убогие нивки — земля здесь была на вес золота. Порой казалось, что дорога исчезла, провалилась в пропасть, а это она просто играла в свои игры с путниками, неожиданно и грациозно пряталась в тени ясеней, буков, кленов.
По дороге катилась легкая бричка-пролетка. Парой лошадей правил пожилой гуцул. Его пассажирами были молодые люди, один из них явно из здешних мест, другой приезжий, городской.
Бричка остановилась у перекрестка, где две дороги образовали крест. Давным-давно поставили здесь каменную капличку. Под щитком из белой жести — иконка с увядшими цветами.
У каплички на траве разложили на холстине скудную еду слепой старик скрипач и девочка-поводырь.
Путешественники подошли к деду.
— Здравствуйте, отец!
— Слава Йсу!
— И ты, дивчинка, здравствуй! Как тебя зовут?
— Маричка, — несмело ответила девочка.
— Какое красивое имя! — сказал один из приехавших.
— Имя красное, да доля тяжкая, — откликнулся старик. — Внучка моя, отца с ненькой недород да голод доконали.
— Да, отец, из Праги.
— А чего занесло в наши края? По голосу слышу, не из купцов-банкиров ты, из других…
Незрячие глаза старика, казалось, видели собеседника, прощупывали его взглядом.
— К другу приехал… — ответил пражанин.
— Ко мне, — подтвердил невысокий, с резко очерченным лицом, быстрый, но несуетливый его спутник. — Я Олекса, из Ясиней…
Дед помолчал, взял скрипку в руки, тронул струну, поплыли в прозрачном воздухе печальные звуки.
— Жив твой отец, Олекса? — спросил он.
— Прощен будет, дедусь, — ответил Олекса так, как велит обычай.
— А старший брат, Василь? — снова спросил слепец.
— Знаете его?
— Помню, в восемнадцатом, когда Советы у нас ненадолго установились, он землей бедноту наделял. Славный опришок [2] был.
— Почему «был»? Живет и сейчас, только не из опришков он — коммунист, — поправил его Олекса.
2
Опришки — участники народно-освободительной борьбы в XVI — первой половине XIX века в Галичине, Буковине, Закарпатье. Боролись против феодально-крепостнического гнета.
— Не перечь, — строго ответил слепец, — опришки — то гордость народа нашего, сыны Карпат. И у тебя имя, как у Довбуша, — Олекса…
Снова тронул он струну, и показалось, это не скрипка, это горы зазвенели, затосковали…
— Предскажи нам судьбу, дедусь, — попросил пражанин.
— Я не цыганка-гадалка, — строго ответил слепой старик, — они, цыгане, во-он там таборятся, — указал вдаль. На берегу быстрой речки и в самом деле расположился цыганский табор. — Куда путь держите? — поинтересовался слепец.
— К центру Европы! — ответил Олекса.
— А-а, это туда, где камень со знаками стоит. Возле Рахова… Всю Европу не увидите, хоть и высокое место, но долю свою, говорят в народе, можно там угадать…
— Возьмите нас с собой, — тихо попросила Маричка.
— Подрасти и сама к нам приходи, — ответил ей Олекса, — вместе будем искать лучшую жизнь…
— Не просись с ними, Маричка, — сказал слепец, — неизвестно еще, у кого путь легче, у нас, убогих, или у них.
— Вйо-о! — взмахнул батожком гуцул.
Старик и девочка долго стояли у каплички. И снова показалось, что видит слепец, как по извилистой дороге катит вдаль легкая бричка.
Когда поднялись выше, все Карпаты — их полонины, леса, вершины, поддерживающие небосвод, — раскинулись у ног молодых людей. Они стояли у крутой пропасти — внизу стремительно перекатывала воду через камни горная речка. Неподалеку от них возвышался гранитный обелиск с надписями на нескольких языках.
Карпаты открывались им во всей своей первозданной красоте: бескрайние, могучие, спокойные. Они всматривались в даль и видели небольшие села, отары овец, крутые дороги, исчезающие в зеленом море лесов.