Приключения, 1988
Шрифт:
— Дежурный доложил, что вы хотите поговорить со мной, — сказал Жеглов терпеливо. — Так, нет?
— С вами или с кем-нибудь еще, мне все равно... — разлепил наконец губы Груздев. — С вами меньше, чем с кем бы то ни было...
— Да почему же, Илья Сергеич? — искренне удивился Глеб. — Чем же я-то лично вам досадил? Ведь вот товарищ Шарапов, например, или следователь — мы ведь одним делом занимаемся!
— Слушайте, бросьте вы это словоблудие! — выкрикнул Груздев и еще передразнил: — Де-елом вы занимаетесь! Не делом — то-то и оно, что не делом, невинного человека в тюрьме держите!
— Во-она, значитца, что-о... —
— Вы мне не тыкайте! — яростно закричал Груздев. — Я вас чуть не вдвое старше, и я советский гражданин... Я буду жаловаться!..
— Между прочим, это ведь все равно, как обращаться — на «ты» или на «вы», суть не меняется, — сказал Жеглов, возвратился к столу и уперся сапогом в стул. — Какая в самом деле разница будущему покойнику?..
— Кто из нас раньше покойником будет, это мы еще посмотрим. А засим я с вами разговаривать не желаю.
— А я желаю, — улыбнулся Жеглов. — Я желаю услышать рассказ о соучастнике убийства Фоксе. Я желаю между вами соревнование устроить: кто про кого больше и быстрее расскажет. От этого на суде будет зависеть, кто из вас пойдет паровозом, а кто — прицепным вагоном. Понятно излагаю?
Груздев так и впился в него взглядом — видно, что волнуется, но молчит. Потом на меня посмотрел.
— Мне давно, из книжек, конечно, известен прием: один следователь грубый и злой, а другой — контра-тип. И по психологии допрашиваемый стремится к «доброму», чтобы рассказать то, что собирался скрыть... Тем не менее я вас очень прошу — уйдите, а с ним вот, — тут Груздев на меня указал, — с ним мы поговорим...
Жеглов расхохотался:
— Добро! Шарапов у нас следователь молодой, но настырный. Пусть попрактикуется, не возражаю...
Мне, конечно, комплимент жегловский не понравился: в моем-то возрасте уже не учеником желторотым — мастером пора быть... Но я, конечно, промолчал, а Жеглов сказал уже в дверях:
— Спасти свою шкуру можно только чистосердечным признанием и глубоким раскаянием. Как говорится, зуб за зуб, ребро за ребро, а печенка за селезенку... Про Фокса надо все рассказать... пока не поздно... — Захлопнул тяжелую, с «волчком», дверь, и долго еще слышался его смех под аккомпанемент сапожного скрипа, и я почему-то подумал, что Глеб, хоть и не «тыкал» больше Груздеву, но и на «вы» ухитрился к нему ни разу не обратиться. Я сел за стол и сказал попросту:
— Илья Сергеич, я действительно в милиции недавно, и опыта нет никакого, и в юриспруденции этой самой я не очень, но... я хочу разобраться. Понимаете — разобраться.
— Но вы же не верите ни одному моему слову, — нерешительно сказал Груздев.
— И не надо! — горячо сказал я. — На что нам верить, не верить — нам надо знать. Вы мне тоже можете не верить, будем только на факты ориентироваться. Ну, еще... на здравый смысл.
— Хорошо. Если на здравый смысл, давайте попробуем, — согласился Груздев. — У меня тогда сразу вопрос, как раз на здравый смысл. Я, собственно, по этому поводу вас и вызывал.
— Слушаю, — сказал я.
— Мне предъявили заключение экспертизы, из которого следует, что из моего пистолета выстрелили нестандартной пулей, так?
Я подтвердил, а он продолжал:
— При вас во время осмотра в шкафу нашли пачку фирменных патронов «байярд». Теперь скажите на милость
— Допустим. Но вот как вы объясните, что пистолет обнаружен в вашей новой квартире?
— Вот! Вот это вопрос вопросов, — задумчиво сказал Груздев. — Им вы меня наповал бьете. Но при желании можно ответить и на него. Я уже ответил — не знаю. А вам — вам надо искать как следует.
Хитер он, конечно, бесовски хитер — я это давно заметил!
— Мы и ищем. И кое-что уже нашли. Поэтому товарищ Жеглов и спрашивал вас про Фокса, — сказал я.
— Я не знаю никакого Фокса! — горячо воскликнул Груздев. — Поверьте, я бы сразу сказал... Я только догадываюсь, что это у него нашли браслет Ларисы — в виде ящерицы. Так или нет?
Все-таки Груздев не тот человек, с которым можно на откровенность идти. И я сказал:
— Это вы не совсем в точку попали, но, как у нас на фронте говорили, действия ведете в правильном направлении.
— Хорошо, — кивнул Груздев, — не хотите говорить, не надо. Но вы же сами предложили разбираться с точки зрения здравого смысла...
— И главное, фактов, — вставил я.
— И фактов. Но начнем со здравого смысла. Вы во всяком случае исходите из того, что убийца — я. И уже все факты рассматриваете под этим углом зрения. Вы, может быть, этого не знаете, но в науке существует способ доказательства от противного. Допустите на десять минут, что я к этому делу не причастен...
— Да как же это я могу допустить!..
— Подождите, подождите. Я же говорю, на десять минут. Ну что вам стоит?
— Хорошо, допустим.
— Если это допустить, вся ваша система доказательств начнет рушиться, как карточный дом, — сказал Груздев.
Я вспомнил, как уже пытался сегодня связать все наши факты, чтобы подпереть обвинение Груздева, и как эти подпорки все время шатались, не хотели стоять на месте. Ну пусть теперь он их попробует на прочность. Но сказал бодро:
— Интересно поглядеть, как это у вас получится?
— Сейчас увидите. Уже на первом допросе вы исходили из того, что, ненавидя Ларису, я решил избавиться от нее. Я действительно любил ее когда-то, но... Долго рассказывать, что там и как у нас происходило, но любовь выгорела — вся, дотла. Вы считаете, что антипод любви — ненависть. Но, поверьте, это вовсе не так! Настоящий антипод любви — равнодушие... И ничего, кроме равнодушия, Лариса у меня в последнее время не вызывала. Квартира... Квартира, как вам известно, моя, и вопрос ее обмена был лишь вопросом времени. Кстати, известно ли вам, что Лара хотела вернуться к матери, но именно я решил оставить ей часть своей площади? Если нет, спросите у Наденьки, у их матери — они подтвердят. Неужели я произвожу впечатление человека столь нетерпеливого и к тому же столь жестокого, что мне легче убить, чем подождать месяц-два? — Груздев внимательно смотрел на меня, рассчитывая увидеть, какое впечатление производят его слова, но я хоть и думал, что наши мнения здорово совпадают, просто он до конца эти вещи закругляет и додумывает, но виду не подавал, сидел и слушал — давай, мол, излагай, раз условились...