Приключения-77
Шрифт:
— Не признал? Эх ты, Плошкин... Галку-грачонка забыл?
Забыл! Совсем забыл.
— Ты с Нижней, а я с Верхней Вырки... Ты четвертый класс кончил, а я второй! Да что же ты? Неужели совсем забыл? Мы в клубе выступали... Ты был зайцем, а я грачонком... Я еще клюв потеряла, а Евдокия Андреевна мне его прямо на сцене веревочкой привязала. Когда вас угонять собрались и к клубу пригнали, я за забором в лопухах пряталась... Я как услышала, что побывал ты у нас, так на машину — и за тобой... Что же ты сюда глаз не кажешь? Не к добру перед родными местами
— Откуда? — переспросил я Галю. — С Дальнего Севера...
— Ты был в заключении там? Мне можешь сказать...
— Нет! Меня вернули в сорок пятом году... Учиться было поздно... Я кончил шоферские курсы и завербовался на Север...
— Почему не вернулся сюда?
— К кому? Мать умерла, я похоронил ее в чужой земле. Отец убит...
— Ох, Сережка, Сережка! Больно ты легко от родной земли отказался. Должно быть, неправду говоришь? Натворил что?
— Да нет! Ничего не натворил...
Галя покачала головой.
— Здесь ты не нашел бы выгодной работы. На Севере больше платят. А нам тут пришлось после немцев все поправлять... Господи, как я ждала тебя!
— Ты меня ждала?!
— Так, по детской глупости... Я тогда из всех мальчишек тебя выделяла. Постарел ты, выцвел малость, а вот сразу узнала! Я здесь в совхозе агроном... А у тебя какая наука?
— Говорю — шофер, первого класса шофер...
— Садись! — пригласила она меня в машину. — В Калугу?
Машина поехала полевой дорогой.
— Ты что там делал, в Германии?
— В крестьянском хозяйстве работал...
— Это ближе к хлебу. А Таня на фабрику попала... Там химия. С голоду да от отравления умерла. Написал ее родным один из тех, кто уцелел и вернулся. У него на руках девчонка и померла. Голодно было?
— Работа была тяжелая. Мать от сердца умерла...
— Схорониться бы вам в лесу... К Новому году их отсюда выбили. Последние дни лютовали, готовились деревню сжечь дотла... Грозились всех живьем сжечь. Евдокию Андреевну казнили. Расчистили около дуба площадку, с сука спустили веревочную петлю... Согнали всех на улицу... Фотографировали... А в это время на них нагрянул лыжный батальон. Солдат выбил ящик из-под ног Евдокии Андреевны, но никто из них отсюда не ушел.
— За что ее? — спросил я.
— Старая история... Евдокия Андреевна ненавидела мелких хозяйчиков и очень активно агитировала за колхоз. Была тут с одним у нее в те давние годы схватка. Был он противником колхозного хозяйства, его раскулачили...
— Я этого ничего не помню...
— А я разве помню, рассказывали мне... Он донес немцам, что Евдокия Андреевна встречается с советскими разведчиками.
Мы долго молчали, а потом Галя стала уговаривать меня перебираться с Севера к нам в совхоз. Обещала работу и мне, и жене моей. Гале я сказал, что женат, несколько изменив легенду. Я считал, что это последняя наша встреча.
Она дала мне московский телефон Анатолия Лебедева, советовала к нему заглянуть: дескать, он не раз вспоминал обо мне, горевал, что я погиб.
— Обрадуется! — уверяла меня она. — С ним посоветуйся. Нельзя замыкаться на длинном северном рубле...
Простились мы с ней в Ромоданове. Она поехала на центральную усадьбу, я пошел пешком в город к машине.
Уехал с твердым намерением больше на Вырку не приезжать. Здесь мне было невыносимо скрывать свое второе лицо.
Отъехал от города, остановился у леса, там, где припрятал чемодан с листовками.
Осторожность в этих делах не мешает. Я внимательно огляделся, подождал, потом пошел в лес, вытащил из кучи хвороста чемодан, отнес его в машину.
Какова бы, скажем, была реакция Соколова на такую листовку? Он даже не возмутился бы, ему это показалось бы смешным, и только. Содержание листовки не вызвало бы у него даже желания полемизировать.
На кого же рассчитаны эти листовки? Я подумал о Кондалакове. Взяточник, жулик. Как бы он отнесся к призывам в листовках? Под себя он греб, натаскал всякого имущества, был заражен болезнью предпринимательства, которая согнала нас с Мартой с насиженного места и толкнула на авантюру. Быть может, на таких, как Кондалаков, все это и рассчитано? Но что он мог? Взятку получить? А к серьезной коммерческой деятельности он не готов, да и не нужна она ему.
Так куда же мне деть эти листовки? Инструкция гласила, что разбрасывать их надо в местах большого скопления народа... Ну что же, сказал я себе, подождем подходящей минуты, там и решим...
В Москве я брал новый груз. Пока загружали машину, выдалось у меня несколько часов свободного времени. А почему бы, спросил я себя, мне не встретиться с Толей Лебедевым? Вечером я позвонил ему из автомата. Как это ни странно, но я узнал его по голосу.
— Здравствуй, Толя! — сказал я. — Говорит Сергей Плошкин...
Пауза. Не очень длинная, но пауза.
— Как, как? — переспросил он. — Плошкин? Сергей? Это какой же Сергей Плошкин? Неужели Сережка?
— Я.
— Откуда ты взялся?
— Побывал недавно на Вырке, про тебя наслышался...
— Вот что, Сережка, Сергей! Немедленно, сейчас же бери такси и мчись ко мне! Адрес знаешь?
— Как пишется адрес, знаю, а вот где твоя улица, как дом твой найти?
— Улица известная! Назовешь мой адрес шоферу такси — найдет. Я Гришке Степанову позвоню! Может, и он подскочит, если свободен, а не на заседаниях! Он теперь личность важная! Недавно ему присвоили звание генерал-майора! Жду!
Вышел я из автомата на площадь трех вокзалов и остановился на краю тротуара.
Куда я собрался? С ума, что ли, сошел?
Быть может, генерал-майор Гриша Степанов не придет на мое счастье! А что я буду плести Толе Лебедеву? Легенду о Севере?
Нет! Я не могу идти на эту встречу. Дороги к ним навсегда для меня закрыты...
Легла зима.
В морозные и снежные дни выпала мне поездка в южные края. Решил я навестить Василия Голубенко. Если для своих земляков я отверженный, то для него я в какой-то степени сотоварищ.