Приключения Альберта Козлова
Шрифт:
И еще одно… Почему в мирное время люди хвастаются военными подвигами?
Ребенок проснулся от песни. Заплакал. Песня умерла…
Прохладный спросил:
— Сколько, Нина Сергеевна, рассчитываете погостить?
— Не знаю… Сколько разрешите, — ответила она, прижав ребенка к груди, к значкам «Ворошиловский стрелок», «ГТО II ступени» и прочим значкам с красными крестами и полумесяцами.
— Три дня! — определил срок ее пребывания в гостях ротный. — Спокойной ночи! Пора кончать. Товарищи, я смотрел работу сегодняшнюю — мало сделали
Бойцы вставали, прощались с супругами Шулениными; супруги сидели как застыли, им не хотелось «расходиться», для них время бежало слишком быстро.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой пойдет разговор о смерти.
В день моего пятнадцатилетия погибла ротная кобыла Полундра. Событие печальное и неожиданное.
День моего рождения никто не отмечал. Рогдай не вспомнил или сделал вид, что не вспомнил.
Итак… В день моего рождения погибла Полундра.
Политрук Борис Борисович привязался к ней. Он приносил ей хлеб, делился сахаром. Политрук оказался довольно невеселым человеком. Вначале-то я подумал, что он отчаянный весельчак. Сбил с толку вопрос, который он задавал ни к селу ни к городу:
— В Бессарабии был?
— Там погиб ваш Ветерок?
— Не только конь, — отвечал капитан. — Семья осталась. Малыш, внучек. Жена, дочь, мать… Все остались.
Он привязался к монгольской лошадке. И Полундра присмирела, облагородилась. Позволяла запрячь себя в телегу. Она оказалась на редкость выносливой. Работала без отдыха днями — возила из бобрового заповедника бревна, слеги, хворост… Пока рубили сосенки, похватает листьев с кустов, травки и пошла-потянула: степная лошадь к изысканным кормам не приучена.
С бойцами Полундра жила не то чтоб душа в душу — терпела; видно, сообразила: крути-верти, а лямку тянуть вместе, — рота рыла землянки, обносила проволочными заграждениями склады ГСМ, боевого питания, мотчасти. Любила Полундра преданно, по-собачьи лишь политрука. Прибегала на его свист.
И ненавидела ротного старшину Брагина. Толик платил ей взаимностью.
— Послал бог скотину, — ругался он. — Испортил политрук… На реку водит купаться. У нас в детдоме водился кот Обормот, за горелую корку сальто-мортале крутил. Полундре, видишь ли, сахар подавай. Кнута ей семихвостого из телефонного провода.
Ранним утром, когда рота собиралась на завтрак, Брагин попросил меня запрячь Полундру — съездить на склад. Сам он запрягать не решался. Я нашел Полундру в березничке, она развлекалась — каталась по земле.
— Вставай, — попросил я.
Я накинул узду, привел ее к навесу, где стояла телега, скрипучая и рассохшаяся, как старая бочка. Теперь-то я управлялся с лошадью лихо, не хуже деревенского мальчишки. Полундра долго не желала входить в оглобли.
— Имей совесть, — сказал я. — Сегодня мне пятнадцать лет исполнилось. В прошлом году на день рождения приходили мальчишки и девчонки из школы, со двора. Приносили подарки. Во! Во как жили раньше!
Я надел хомут, подтянул подпруги.
— Мундштук вставь, удила не забудь! — крикнул со стороны старшина.
— Ладно!
Но я не вставил в пасть Полундре мундштук, потому что она не любила, когда ей смотрят в зубы, — кусалась.
Брагин подбежал к телеге. Полундра рванула с места, он еле успел вскочить на телегу и схватить вожжи. Кобыла понесла…
Она совсем не слушалась старшины. Бежала куда-то сломя голову. Так они и умчались.
Толик вернулся скоро. Мокрый до нитки.
— Алик! — позвал он меня, прячась в кустах.
— Ого! — удивился я: человек выехал на склад и через несколько минут прибегает мокрый, озирается, без лошади, без подводы.
— Найди ротного, чтоб политрук не слышал. Зови сюда.
— Что случилось? — спросил я.
— Ша! Полундра утопла.
— Как?..
— Сама. Махнула с обрыва в протоку. Телега сверху… Накрыла. Я еле выплыл. Бешеная кобыла — думала с телегой протоку переплыть. Зови Прохладного. Что делать?
— Не знаю.
— То-то и оно… Фашистка какая-то! Я ей вправо, она — влево. В штрафбат не загонят?
— Не знаю.
— Она назло утопилась, — решил Брагин, — чтоб навредить.
Я побежал на поиски Прохладного.
Рота ушла на завтрак. Утром в день моего рождения рота готовилась помочь колхозникам в уборке картофеля. Сватать приходила председательница колхоза. Она по-умному пришла в политотдел, к дивизионному комиссару. Попросила помощи.
Вечером в роте созвали открытое партийное собрание. Выступил политрук Борис Борисович.
— Граждане, — сказал он. — Урожай гибнет. Нашу работу, конечно, никто за нас не выполнит, но и помочь… Никто, кроме нас, колхозному хозяйству не поможет. Как насчет воскресника или субботника? Кто «за» — поднимите руку.
Проголосовали. И сегодня добровольно полроты, вместо того чтобы отсыпаться после наряда, шло на уборку картофеля.
Ротный сам увидел меня.
— Козлов!
Я подошел, откозырял.
— Почему не на завтраке? — спросил строго Прохладный. — Без строя болтаешься? Допрыгаешься, отправлю на губу, посидишь, подумаешь… Марш на завтрак!
— Товарищ младший лейтенант, — начал я.
— Молчать! Почему не выполняешь приказ?
— Да я…
— Пререкаться вздумал? Марш на завтрак!
— Полундра утопла! — выпалил я, не слушая ротного, потому что он не давал слова вымолвить.
— Врешь? — опешил ротный.
— Правду говорю. Брагин мокрый прибежал.
— Номер! — сказал Прохладный. — Политруку не говори, а то кондрашка хватит.
Ротный и старшина беседовали тайно. Я прогуливался по дорожке, глядел, чтоб политрук случаем не подошел и не услышал, о чем ведется речь.