Приключения Морса и Крюшона
Шрифт:
Глава десятая
Крюшон и Морс оказались не такими проницательными, как хитрый пуппитролль Кракофакс, и за свою доверчивость им пришлось сполна расплатиться. Не успели они толком отдохнуть и выспаться, как были разбужены настойчивыми толчками в бока и спины.
– Эй, вы, жалкие лентяи и дармоеды! – услышали они сквозь сон сердитые женские голоса. – Немедленно вставайте и готовьтесь в дальнюю дорогу!
Гнэльфы с трудом разомкнули веки и с изумлением уставились на баронессу и ее служанку, которые стояли возле их кроватей и по очереди отпускали им увесистые
– Простите, но сейчас еще, наверное, полночь! – попробовал вразумить госпожу Штильтойфель рассудительный Крюшон и посмотрел на окошко, за которым вовсю светил яркий месяц и перемигивались золотистые звездочки. Но своими словами он только еще сильнее развеселил штейнтойфелей и рассердил баронессу и ее верную служанку.
– Вот именно – полночь! – рявкнула Нам Вам Им. – До рассвета осталось всего несколько часов! А вы, негодники и лоботрясы, должны за это время доскакать до нашей милой ГюрзельдЫ и вернуться обратно! Так что, хватит нежиться в постелях, живо вставайте и – в путь!
Морс и Крюшон, потирая ладошками глаза, нехотя поднялись с кроватей и стали одеваться.
– Куда мы должны скакать? Зачем? – поинтересовался Морс, проклиная в душе хозяйку замка за ее странные капризы. – У нас и лошадей-то нет!
– А они вам и не понадобятся, – улыбнулась старенькая баронесса и вынула из кармана платья небольшую серебряную плетку, – к Гюрзельде поскачут мои племянники, – она кивнула на фигли и Мигли, уже стоявших рядом с гнэльфами и с нетерпением ждущих продолжения веселого спектакля, – а вы послужите им верными скакунами!
С этими словами она грациозным жестом коснулась плеткой спины Крюшона и спины Морса.
– Не нужно нас хлестать, это просто оскорбительно! – возмутился самолюбивый толстяк и взбрыкнул ножкой. И это были его последние слова, произнесенные им в эту страшную и удивительную ночь. Не прошло и одного мгновения, как Крюшон стоял уже на мягком коврике, упираясь четырьмя копытцами в его глубокий ворс, нервно подергивая длинными серыми ушами и помахивая тощим хвостиком с маленькой кисточкой на конце. Рядом с ним, перебирая кривыми ножками, стоял другой, менее упитанный, ослик и ошалело косился умными черными глазками на всю удивительную компанию, набившуюся в их небольшую комнату.
– Чур, я поеду на Кругляше! – сказал Фигли и взгромоздился на широкую спину Крюшона. – А ты, Мигли, садись на Дылдика.
– Нет, это ты садись на Дылдика, а я поскачу на Кругляше! – спохватился зазевавшийся штейнтойфель и начал вырывать уздечку из рук более расторопного братца. – Мне тоже не хочется трястись на костлявом осле, хитрюга ты этакий!
Но оседлавший Крюшона ловкач Фигли и не подумал уступать брату Мигли.
– В другой раз не будешь зевать! – сказал он насмешливо и пришпорил своего скакуна острыми каблучками. – А теперь садись и марш за мной!
– Да-да, Мигли, поторапливайся, – поддакнула шустрому племяннику старая баронесса и, чтобы хоть как-то утешить беднягу, вручила ему волшебную плетку. – Спрячь ее подальше, Мигли. Если вдруг ваши ослики начнут расколдовываться, хлестни их слегка по бокам. Только смотри, она не должна попасть
– Не попадет! – самонадеянно заявил Мигли и ловко вскочил на спину Морсу. – Ну, серый, трогай!
Несмотря на двойное упрямство – гнэльфское и ослиное – Крюшон и Морс подчинились приказу штейнтойфелей. Перебирая копытцами, они нехотя поплелись из комнаты в коридор, а оттуда по мраморной лестнице вниз в широкой вестибюль к парадной двери. «Лишь бы выбраться на волю, – думали они оба, цокая по скользкими ступеням и борясь с желанием сбросить немедленно с себя проклятых чертенят, – а уж там…». Что будет «там», они пока не знали. Но им очень хотелось верить, что на свободе им улыбнется счастье. Что поделать, они оба были отъявленными оптимистами!
Глава одиннадцатая
Первое время Крюшону казалось все происходящее с ним и его другом Морсом кошмарным сном. Но попробуйте долго не просыпаться, если вас то и дело пихает в бока острыми и жесткими каблучками настоящий чертенок, визгливо покрикивая: – «А ну, пошел, жирный лентяй!.. А ну, живее, ленивый боров!..». При этом он изо всей силы дергает вас за поводья и хлопает ладошкой по вашему крупу. Поневоле проснетесь и начнете думать о превратностях судьбы и бездарно пропавшей жизни!
Несколько раз Крюшон и Морс пробовали сбросить нахальных всадников, но все их попытки закончились неудачами: штейнтойфели сидели на ослиных спинах как заядлые мустангеры, и ехидный Морс в сердцах переименовал их в «ослингеров». Объявить забастовку тоже не удалось: едва наши серенькие скакуны замедлили свой бег по пересеченной местности, норовя хоть на миг остановиться, как бессердечные чертенята принялись нещадно их пришпоривать и колотить по спинам и загривкам своими жесткими каменными кулачками, свирепо приговаривая: – «А ну, марш галопом, длинноухие бездельники! Только попробуйте сбавить скорость – пожалеете, что на свет родились!». А чтобы у них не было никаких сомнений на этот счет, Мигли достал из-за пазухи серебрянную плетку и показал ее строптивным ослам:
– Видали эту штуку, красавчики? Если будете взбрыкивать и плестись как дохлые мухи, я угощу ею вас обоих. А, может быть, кто-то хочет отведать моей плетки прямо сейчас?
– Ни – а, ни – а! – вскрикнул испуганно Крюшон и еще быстрее засеменил по горной дорожке, едва различимой в ночном полумраке. И только потом, когда он немного успокоился, бедный толстячок осознал, что впервые в жизни добровольно отказался от угощения. А это было, пожалуй, самое страшное, что могло случиться в его жизни.
Скакать два часа на спине упрямых ослов без остановок – занятие очень утомительное даже для штейнтойфелей. Правда, первый час ослиных скачек проходит довольно быстро: свежие ощущения и новые впечатления отвлекают от кучи неудобств, которых оказывается не так уж мало в этом виде спорта. Но зато когда начинается отсчет второму часу марафонских гонок, все прелести верховой езды на ослах становятся весьма заметными. Пышущий здоровьем всадник вдруг начинает чувствовать себя калекой, ему приходит в голову вздорная мысль, что без посторонней помощи он уже никогда не сможет ступить на бренную землю, а если и ступит, то не сделает по ней и единого шага.