Приключения словес: Лингвистические фантазии

В начале было слово. И слово было — «Скнятино». Так назывались, да и сейчас называются, железнодорожная платформа и поселок неподалеку от города Кимры, некогда обувной столицы России, главного поставщика сапог, штиблет, дамской и детской обувки на главную ярмарку страны — Нижегородскую.

Сообщение между поставщиком и дилером было по тем временам идеальным: и тот и другой располагались на берегах одной и той же реки, да не какой-нибудь, а тоже главной — Волги. Теперь Кимры, как и поселочек, давший название упомянутой нами железнодорожной станции, омываются не быстрыми струями

Но в отличие от течения воды, течение жизни в тех краях сонным я бы не назвал.

В Кимрах была построена первая в СССР фабрика, выпустившая по немецкой технологии новомодную всесезонную спортивную, полюбившуюся не только спортсменам обувь — кроссовки. А в Скнятине — радиостанция, обслуживающая водный транспорт, и гостиница для столичных любителей порыбачить, облюбовавших здешние омуты, полные плотвы, окуня, а бывает и леща, и щуки, даже судака.

В отличие от рыбачков меня привлекли в Скнятино не рыбки, а пустые окрестные деревни с продаваемыми по дешевке усадьбами.

Когда-то здешние крестьяне сеяли лен, держали домашнюю скотину, гусей с утками, били лесную дичь, ловили рыбу, шили обувь для Кимр, заготовляли грибы-ягоды, в изобилии наполнявшие окрестные леса и болота. В деревнях, соединенных между собой и с Кимрами доступными летом для телег, зимой для саней дорогами, действовали продуктовые лавки, в крупных — и школы. Дома строили в два этажа с теплой подклетью и крытым двором. На втором этаже располагались жилые горницы, на первом — мастерские, подклеть — для телят с ягнятами, на случай больших морозов.

Все порушила советская власть. Когда в середине семидесятых годов прошлого столетия я приобрел в десятке километров от Скнятина одну из четырех десятков покинутых усадеб (а не покинутыми оставались две), расчищенные в лесу делянки еще засевались (колхозы выполняли план посевных работ), но уже не убирались, дороги были полностью искорежены гусеницами тракторов. Местность эта стала охотничьим хозяйством Генерального штаба Советской армии. В сезон два-три раза на вышках появлялись «охотники», стрелявшие в прикормленных егерями, практически домашних животных. Изредка проезжали «ковбои» с небольшим стадом коров, всегда вдребезги пьяные, привязанные к седлам — чтоб не свалились.

Даже две мировые войны плюс одна гражданская не смогли сотворить такого экономического чуда, какое сотворило государственное чудовище, пришедшее на смену Российской империи.

И совсем трудно предствить себе, что в еще более давние, доимперские, великокняжеские времена эти места были, можно сказать, столичными. Ибо, как мне объяснили здешние знающие люди, слово «скнятин» это переиначенное местными жителями неизвестное им греческое имя Константин («постоянный, неизменный, неподдающийся»). Так назвал своего сына тогдашний великий князь Владимир из династии Рюриковичей и этим именем нарек новый город, определенный сыну в удел.

Когда мне это рассказали, меня поразил не только ряд волшебных изменений милого лица родины, но и две особенности родного языка.

В дошедшем до нас почти через тысячу лет названии сохранились, правда, в переставленном порядке, все пять согласных звуков первоначального слова: к-н-с-т-н.

Как будто согласные представляют собой скелет слова, а гласные — его сравнительно недолговечные мягкие ткани. Вот и Мария стала где Марой, где Мурой, где Мирой, где Мэри, где Марьей, где Мари. А Георгий — Юрой, а Тамерлан — Тимуром, Александр — Искандером и Скандербегом.

Впрочем, чему тут удивляться? В отличие от гласных звуков согласные образуются (по-научному — артикулируются) с опорой на нечто плотное — губы, зубы, язык, нёбо — представляющее собой для говорящего подобие коня, бревна, турника и колец для гимнаста.

Все же слову «Константин» безусловно повезло. Из столкновения с другим языком вышло оно со сравнительно небольшими потерями. Большинству слов при таких столкновениях везло куда меньше. Они не только теряли свои гласные, но и согласные у них преображались до полной неузнаваемости. Как у библейского Иоанна, которого англичане превратили в Джона, французы в Жана, немцы в Ганса.

С одним таким случаем я столкнулся, когда судьба забросила меня в Канаду и мне пришлось погрузиться в английский язык, хоть и чужой для меня, но принадлежащий к той же, что и русский, языковой семье — индоевропейской. Не такая близкая родня, как белорусский и украинский, можно сказать, родные братья русского, или польский с чешским — так сказать, двоюродные братья. Но все-таки одного роду-племени. Так что в Канаде я встретил немало языковых знакомцев, которых, чуточку приглядевшись, нетрудно было опознать. В словах mother, sister, son, — к примеру, увидеть наших «матерь», «сестру», «сына», в слове three наше «три», в слове dream нашу «дрему», в слове talk наши «толк», «толковать», «толковище».

Однако в большинстве случаев с ходу опознать слова-соплеменники мне удавалось только после того, как я видел их написанными.

С одним таким словом я познакомился еще в мои молодые годы, на войне, когда был солдатом Ленинградской армии противовоздушной обороны.

К 1942 году все самолеты-истребители Ленармии ПВО — тихоходы «чайки» (И-15) и «ишачки» (И-16) были сбиты гораздо более быстрыми немецкими мессерами, и наши летчики, те, что сумели уцелеть в боях, и молодое пополнение, стали летать на самолетах, присланных нам союзниками — англичанами и американцами. На фотографиях силуэтов самолетов, розданных артиллеристам-зенитчикам, чтобы мы могли различать эти самолеты в воздухе и случайно не сбивали их, американские истребители именовались «аэрокобрами», английские «харри-кейнами».

Что значит слово «аэрокобра», все, конечно, поняли сразу. А вот что значит слово «харрикейн», я догадался только спустя пятьдесят три года, когда впервые увидел его написанным по-английски: hurricane. Ураган, конечно ураган! Нисколько не менее подходящее имя для боевого самолета, чем та же аэрокобра, даже, пожалуй, еще покруче. Очень тогда, полвека назад, они выручили нас, эти «ураганы».

На слух распознать в слове «харрикейн» слово «ураган» я бы и теперь вряд ли смог: из восьми звуков совпадают лишь два. И только в письменном виде, сохранившем, как это обычно бывает, более старую огласовку, я получил нужную подсказку. А что английской буквой «с» в определенных сочетаниях обозначается звук, соответствующий русскому г, и артикулируется так же, как он, — с помощью языка и нёба, только без подключения голосовых связок, было понятно и безо всякой подсказки.