Приключения в дебрях Золотой тайги
Шрифт:
Глава третья
Иркутск! Иркутск!
Даже самый малый город начинает отсчет своей истории не по желанию или прихоти одного человека. Усилиями тысяч людей, их мечтами и деяниями вырастали белокаменные столицы, неприступные крепости и открытые торговые города. Вот почему неповторимы и так непохожи они друг на друга. Поставили русские землепроходцы Енисейск, Красноярск, Якутск, проникли в Прибайкалье. Стали создавать систему братских острогов. Явились, глядя в небо рублеными башнями, Илимский, Верхоленский, Балаганский, Братский, Киренский, Усть-Кутский. Словно младший за старшим выстроились первые сибирские города, словно по особому уговору окружили то место, где поднялся будущий Иркутск, сокрыли до поры до времени от чужого взора.
Иркутск был одним из немногих городов, которым выпал жребий активно поучаствовать во внешней политике России. Ведь именно он стал проводником и посредником в установлении экономических и культурных связей с Америкой, Китаем, Монголией и Японией. А сколько замечательных ученых, путешественников, литераторов останавливалось здесь! Сколько строк посвятили ему поэты и прозаики…
«Даже общая первоначальная образованность распространена в Иркутске более, нежели во многих русских городах. Лучшим доказательством этому служит то, что нигде не видела я такой общей страсти читать».
«Духовные запросы в иркутском обществе появились ранее, чем где-либо в Сибири. Уже в 30-х годах XIX века в Иркутске был дом купца Дудоровского, в котором собирались лучшие люди в городе. Кроме того, в Иркутске организовался кружок для бесед о политике и литературе, имевший председателя. По классификации того времени это было, конечно, тайное общество».
«Иркутский образ жизни значительно отличается от других сибирских городов. Во внутреннем убранстве домов и в одежде обитателей господствует чистота…»
«Народ как в Иркутске, так и во всей Сибири по большей части набожен, а особливо старожилы и купечество; это не мешает тамошним купцам жить весьма опрятно, со вкусом, брить себе бороды и одеваться чисто в немецкое платье; к тому же они весьма гостеприимны и примерной нравственности».
«Вообще же иркутские граждане обходительны и гостеприимны так, что в последнем случае можно их назвать примерными русскими хлебосолами… В домах своих живут очень опрятно, богатые для украшения комнат зеркала и другие лучшие мебели выписывают из Санкт-Петербурга, Москвы и с Макарьевской ярмарки. Не отращивают бород, ходят в немецком платье или мундирах Иркутской губернии; иностранных языков старики и средних лет люди хотя и не знают, зато старые и новые русские книги, также газеты и журналы, издаваемые в обеих столицах, выписывают и с любопытством читают, извлекая из всего существенную для себя пользу».
Подобных высказываний сотни…
Пол-России за спиной. Половина еще впереди.
Едешь и едешь, оставляя позади села, деревни, города. А между ними верстовые столбы да спасительные для всякого путешественника почтовые станции. Не будь их, и впрямь загрустишь, запечалишься, подозревая, что путь твой никогда не закончится.
Но вот и Сибирь. Кому погибель, а кому избавление от невзгод еще более тяжких, чем суровое сибирское житье. Кому простор для души, карьера и широкое поле деятельности, а кому ссылка и наказание. Одному бывает тягостно от дум – как оно там, а другому дальний путь в радость, спасение от скуки и ежедневной бытовой суеты.
То ползет, то мчится почтовая карета по Московскому тракту. И покойно на душе, и радостно, что еще немного – и конец изматывающей тряске, бессоннице, однообразию дорожных пейзажей и вынужденному одиночеству. Скоро главный город обширной губернии.
Мчится тройка, поливают колокольцы, наяривают, чтобы ямщик не вздремнул ненароком, не съехал в придорожную канаву. Отпугивают колокольцы диких зверей, птиц разгоняют. Динь-дон, динь-дон. Едет, мчится почтовая, уминает пыль да грязь. Скоро, скоро Иркутск! Когда долгий, утомительный путь остался позади, Григорий ощутил радость своему нечаянному жребию. За те дни, которые провел он в дороге, столько впитал впечатлений, столько приобрел знакомств и столько часов провел в раздумьях, что казался себе другим человеком.
Прошлая ровная, спокойная, понятная жизнь казалась теперь недостижимой, да и ненужной.
Сколько всего невероятного узнал он и увидел за эти дни! Сколько открыл отваги, доброты и сердечности в соотечественниках! Отчего же раньше эти их добродетели были скрыты от него, что мешало разглядеть все лучшее? Особенно поразила одна история. Ее Григорий вспоминал часто, как и рассказчика – инженера, ехавшего на службу из отпуска. Инженер был очевидцем событий, а потому все, что говорил, имело особое обаяние… Вот и сейчас, подъезжая к губернскому городу, к своей цели, Григорий мыслями нет-нет да возвращался к судьбе 73 людей, которых никогда не знал и не видел. Он вспоминал, как инженер приглушал голос, начиная свою историю.
«Иркутск, дорогой мой Григорий Матвеевич, это, знаете ли, город особый, наша северная столица! Не улыбайтесь, скоро сами убедитесь. Какие библиотеки, театр, научные общества, приличные оперные певцы… Люди – вот что главное, Григорий Матвеевич. Я, конечно, идеалист. Возможно, на меня влияют долгие, почти безлюдные таежные путешествия, но иркутские люди, скажу я вам, замечательные. Вот лишь один показательный пример.
Музыкальное общество в Иркутске имело популярность необычайную! Имейте в виду, основал его сам Александр Михайлович Сибиряков. Вам, коммерсанту, связанному с морями, эта фамилия, конечно, хорошо знакома. Промышленник, путешественник и меценат, много стараний и средств он употребил на то, чтобы найти талантливых артистов. Я сам слышал его труппу. Какие голоса! А репертуар! Особенно выделялась Любаша Подгорбунская, любимица публики, настоящая прима. Ее слушали многие музыканты и композиторы. И все сходились в том, что это безусловный талант. Она пела романсы Глинки, виртуозно играла Шопена и Моцарта. Сибиряков прочил ей блестящее будущее, столичную сцену. Уж кто-кто, а он в искусстве разбирался.
Но случилось непостижимое. Любаша, умница и красавица, вдруг выходит замуж. И за кого! За пастуха, отшельника, человека, который, кажется, забыл родной язык в таежной глуши! Вам, Григорий Матвеевич, это может показаться невероятным. Я и сам подумал бы так же, но, увы, присутствовал лично на прощальном вечере Любови Афанасьевны. И вот тогда Сибиряков заявил во всеуслышание, что решил подарить ей рояль, самый лучший, который найдет на Британских островах, куда уезжает по коммерческим делам. В то время Александр Михайлович был увлечен организацией коммерческого плавания судов северными морскими путями. Обещал доставить рояль туда, где будет жить его любимая певица. А жить ей предстояло в Туруханском крае, в глухом селе Монастырском.