Приключения в Красном море. Книга 3(Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз)

Сейчас — август 1921 года. Прошло уже три года

с тех пор, как я вернулся из Египта. Этот серый период, когда я пробовал наслаждаться спокойной жизнью, не заслуживает особого внимания. Я всегда наивно полагал, что приключения и сражения, в которых я участвовал, были предначертаны мне судьбой, в то время как на самом деле всему виной был только мой характер.

Я предпринимал самые невероятные авантюры, всякий раз предполагая, что руководствуюсь желанием отыскать самую короткую дорогу к благосостоянию. Говоря о богатстве, я, возможно, искажаю тривиальный смысл этого слова: я стремился не к накопительству, не к роскошной жизни, а к обладанию скрытой силой, без которой человек неспособен совершать самостоятельные действия в рамках общества. Деньги приобретают в моих глазах смысл лишь потому, что позволяют обрести свободу. Главная трудность состоит в том, чтобы подчинить себе эту силу, а не превратиться в ее раба или жертву.

Вернувшись в Обок, я первым делом решил построить настоящий корабль, вложив в это дело капитал, собранный во время последнего путешествия. Я решил отремонтировать «Ибн-эль-Бахр», чтобы мирно совершать на нем каботажные рейсы и ловить рыбу.

Довольно опасностей и безумных затей, хватит бросать вызов судьбе: игрок должен остановиться, пока ему везет. Это так, но… Он не останавливается и никогда не остановится, ибо ведет игру ради игры, а не ради наживы; он играет, рискуя проиграть, и чем выше ставки, чем сильнее риск, тем больше он входит в азарт.

Я никогда не брал в руки карт, не подходил к рулетке и не бывал на бегах (подобные игры меня не привлекают), но у меня душа игрока, и я не могу не играть.

«Альтаир» был построен на верфи Обока за полгода. Его части были сделаны из тяжелых ветвей зизифуса [1] , доставленных с гор на спинах данакильцев.

Обломки «Ибн-эль-Бахра» под теслами плотников приобрели божеский вид, и вскоре на берегу появился новый корпус. В полдень, когда стихал стук молотков, кули отдыхали в тени корабля, а во время прилива добродушное смеющееся море ласкалось к его килю своими барашками, подобно кошке, небрежно протягивающей свою бархатную лапку к будущей добыче.

Первые шаги по новой палубе, глубокий пустой трюм, готовый принять товар, — все это опьяняет меня; корабль, ставший частью меня самого, кажется мне огромным и непобедимым, и я люблю его, как мать любит своего ребенка: даже если он безобразен, он для нее красивее всех.

Но мой корабль не был безобразным, и я был очень горд, когда его спустили на воду. Спуск на воду — это подлинное рождение корабля, когда инертная масса обретает дыхание при соприкосновении со стихией, подобно тому как первый глоток воздуха приобщает младенца к земной жизни и первый крик, в котором звучит безотчетная тревога, навеки отторгает его от матери. Это новое существо, устремленное в будущее, к неизведанным горизонтам, к своей судьбе. Пиллерсы убраны, распоротые мешки с песком мало-помалу опустошаются, и корпус судна медленно ложится на бок. Двести человек, ухватившись за тросы, тащат его то на форштевне, то на ахтерштевне. Корабль приближается к морю. Толпа кули с криками тянет и толкает корабль, тяжело перекатывающийся на прибрежных камнях. Кажется, что он сейчас расколется от собственной тяжести и останется на берегу, который ему не хочется покидать.

Наконец

высокая волна подхватывает его, люди дружно налегают, и киль со страшным скрежетом и грохотом сдвигается с места. Волна отступает, корабль грузно переваливается на другой борт и продолжает двигаться вперед, повинуясь воле моря. Внезапно шум смолкает. Судно легко скользит по воде, наконец-то освободившись от цепких объятий земли, под восторженные крики собравшихся людей.

Я назвал корабль «Альтаиром». Для нас это название звезды, для арабов — птицы: «аль-Теир».

Я оснастил его как латинскую шхуну [2] и поставил своими руками полудизельный двигатель. Хотя я никогда не делал подобной работы, мне посчастливилось внедрить механическую установку в деревянный корпус с помощью примитивных орудий труда.

Длина судна составляла двадцать пять метров, ширина — шесть метров и с двигателем его скорость достигала при хорошей погоде пять узлов. Я поставил паруса очень низко, чтобы кораблю были не страшны сильные бризы, возлагая надежду на двигатель при штиле и слабом ветре.

Судно проявило прекрасные мореходные качества во время штормов и держало парус даже с очень легким балластом, а его двухметровая осадка позволяла нам заходить на любые якорные стоянки и легко преодолевать рифы.

В течение двух лет я совершал каботажные рейсы, а затем сдал судно в аренду некоему рыболовному обществу, финансируемому норвежской фирмой, которое появилось в Джибути. Когда это общество прогорело, я забрал свое судно и с горечью вынужден был признать, что корабль, на который я возлагал такие надежды, не приносит мне никакого дохода. За три года я задолжал моему другу Мэриллу двадцать пять тысяч франков. Нужно было выбраться из этого тупика. И кроме того, зов моря с каждым днем становился все более неодолимым.

И тогда я вспомнил о шаррасе. Почему бы не испробовать в Индии то, что удалось мне в Греции?

Я написал Ставро письмо с просьбой одолжить мне денег; он обещал мне всяческое содействие, но мое предложение показалось ему слишком сомнительным, чтобы рисковать своим капиталом. Он счел мои шансы на успех весьма слабыми, ведь я собрался действовать только исходя из того, что гашиш называется в Индии шаррасом.

Я рассказал о своих планах Мэриллу, и он пообещал мне пятьдесят тысяч франков. Тотчас же я начал готовиться в путь, и сборы поглотили все мои оставшиеся деньги.

Накануне отъезда, когда я зашел к Мэриллу за обещанной суммой, он принялся извиняться, сославшись на непредвиденный срок платежа и сорвавшийся куш, на который он рассчитывал… словом, обычные отговорки человека, давшего неосторожное обещание.

Чуть позже я встретил очень богатого предпринимателя господина Носето. Он вызвал у меня живую симпатию, это был человек умный, энергичный, лишенный большинства низменных предрассудков, свойственных колониальной среде.

Никто не знал, сколько ему лет. Он никогда этого не говорил и на расспросы любопытных отвечал уклончивыми фразами в духе графа Сен-Жермена. Путем расчетов и сопоставления дат удалось выяснить, что ему приблизительно шестьдесят лет, и его возраст даже завышали, чтобы контраст получился более разительный, ибо у старика был образ жизни очень молодого человека.

Я видел, как он чуть свет садится на велосипед и весело катит на свою верфь. Он дружески махал мне издали рукой и пел мне дифирамбы за аперитивом в самых чопорных кругах.

Я без обиняков попросил его одолжить мне пятьдесят тысяч франков, чтобы предпринять необычное дело, подробности которого я вынужден был от него утаить.

— Если мне не повезет, — прибавил я, — я достаточно молод, чтобы взяться за любую работу и возместить вам убытки. Я обратился к вам, потому что понял, что вы могли бы оказать мне доверие.