Прикосновение смерти
Шрифт:
— Бедного парня оставить в бедности и одного? Это не только глупо, но и грешно, потому что если у тебя есть дар и ты не пользуешься им, знаешь, что это такое? Это как бы оскорбление Всевышнего, словно ты говоришь Ему, что тебе не нужен этот дар. Мол, забери его назад, Господи, а я намерен уйти в монастырь, а возможно, и к алкоголикам…
— Уходи, Билл! Понял?
Билл Хилл поднялся с дивана, окинул Линн внимательным взглядом. Выражение лица у него было спокойным и уверенным. Он подтянул свои желтовато-бежевые брюки, одернул жилет-сафари
— Ты хорошо выглядишь, знаешь об этом? Правда, одета не по моде…
— А я, к твоему сведению, не гонюсь за модой.
— Выброси ты эти обтрепанные шорты-джинсы и эту футболку, видавшую виды…
— Билл…
— Ухожу. Желаю тебе хорошо провести время со своим бедным парнем.
Десять минут четвертого Линн услышала звонок домофона и вскочила. И снова, даже несмотря на то, что она его ждала, она ощутила волнение и тревогу, какие редко испытывала в жизни.
Она нажала кнопку домофона, открывая парадную дверь, вышла на лестничную клетку. Сквозь высокое окно, от пола лестничной площадки до самого потолка, светило солнце. Было тихо. Все было просто прекрасно.
Ювеналий, улыбаясь, поднимался по лестнице. Он смотрел на нее и улыбался только ей.
20
— Как ты сюда добирался?
— Мне одолжили автомобиль.
— И ты легко нашел дорогу?
— Конечно. Я ведь был здесь раньше.
— Но за рулем была я. Если специально не запоминать…
— Я запомнил.
— Хорошо выглядишь…
— Ты тоже…
— Я очень удивилась, когда ты позвонил.
— Мне пришлось сбежать оттуда. Все хотят на меня посмотреть, даже из журналов «Тайм» и «Ньюсуик». Не могу в это поверить. В центре, в кафетерии только и разговору что обо мне. — Ювеналий замолчал, взглянул на нее. — Но не поэтому я приехал сюда.
— Я знаю, — сказала Линн.
— Я приехал потому, что хотел тебя видеть. Хочешь знать правду?
— Хочу…
— Я просто умирал, так хотел тебя видеть.
Спустя мгновение ее руки уже обвивали его, а он, крепко обняв ее за плечи, прижимал к себе. Они стояли в холле, тесно прижавшись друг к другу, в лучах предзакатного солнца. Они не в силах были больше ждать. Им не было нужды скрывать свои чувства. Им хотелось держать друг друга в объятиях бесконечно долго, и они делали это. На какой-то момент окружающий мир перестал для них существовать.
— Я тоже умирала…
— Я был не в силах ждать, но я не мог быстро выбраться оттуда.
— Ну что мы стоим? Пойдем…
— Секунду, — сказал он.
Она взглянула на него. Его лицо было совсем близко, и они посмотрели друг другу в глаза, в глубину души друг друга. Их губы слились в поцелуе. Они целовались нежно и страстно, стараясь проникнуть друг в друга, и каждый стремился потеряться в другом. Возможно ли это?
Потом они стояли в гостиной, сомкнув объятия, не шевелясь и слившись в поцелуе.
Они целовали друг друга на ярко-красном диване перед кофейным столиком, где лежали газеты с сообщениями об Элвисе.
Боже, думала Линн, она, как юная девушка, вся пылает страстью… Нет, она целуется, будто впервые в жизни… Это не поцелуи ради поцелуев, не прелюдия, хотя, она знала, другое будет тоже. У нее были слова, которые хотелось ему сказать, но ей не хотелось нарушать столь значимого молчания громким голосом, поэтому она стала шептать нежные слова, как бы выдыхая их…
Они, обнявшись, полулежали-полусидели на диване.
— Я люблю тебя, — сказал он так, как никто никогда не говорил ей в жизни. — Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, — сказала Линн. — Очень люблю… Я хочу почувствовать тебя. Я просто умираю… — Она положила руку ему между ног — на твердую, округлую выпуклость. — Я чувствую тебя. Здесь ты, прямо здесь. Это часть тебя.
Он положил руку ей на грудь.
— Какое изумительное ощущение! Ведь это ты, правда?
Она стала расстегивать пуговицы у него на рубашке, ее рука скользнула вниз, пальцы коснулись шрама на боку, который раньше кровоточил, дотронулись до сосочков у него на груди.
— Я увидела твое тело и полюбила его, — прошептала она. — А теперь я люблю его еще больше.
Он расстегнул пуговицы у нее на блузке, положил ладонь ей на грудь.
— Ах, Линн, касаться тебя ни с чем не сравнимое блаженство! Хочешь, я расскажу тебе, если смогу, что на самом деле я чувствую, как сильно я тебя люблю и что испытываю, когда ты рядом со мной? Я никогда прежде этого никому не говорил. Давай снимем одежду… И пожалуйста, не говори мне ничего. Мне самому тебя раздеть или сначала я должен раздеться?
— Давай это сделаем вместе, — сказала Линн.
— Боже, как я тебя люблю, — сказала она. — Я люблю тебя так сильно, что не в силах поверить в это. Будто этого не могло случиться…
Они лежали на двуспальной кровати, на смятом покрывале.
— Но ведь это случилось, — с жаром произнес он и положил руку ей между ног. — Ах, Линн, оказывается, заниматься любовью с женщиной, которую любишь, — самая восхитительная вещь на свете. — Он улыбнулся, прижавшись к ней.
— Ты прав, — сказала Линн. — Оказывается, то, что происходило со мной раньше, любовью не назовешь… Теперь я понимаю, что такое зов пола.
— Знаешь, Линн, я однажды прочитал в одной книге, что разврат — это месть тела за неспособность любить, и ничего не понял. — Он погладил ладонью ее живот и треугольник волос у нее между ног. — Линн, любовь — это чудо! Я хочу всегда быть с тобой.
— Я тоже хочу всегда быть с тобой, — сказала Линн, — но я не уверена, что твоя церковь позволит тебе это, если окажется, что ты святой.
— А если мы оба вместе? — улыбнулся он. — Скажу тебе только одно — я люблю тебя и хочу быть с тобой. Я знал тебя всю мою жизнь и, может быть, даже еще раньше, и мне с тобой хорошо. — Он поцеловал ее в губы. — Милая, давай снова любить друг друга.