Принц Лестат
Шрифт:
Хаос, сплошной хаос.
Но кто я такой, чтобы урезонивать этих бессмертных оболтусов?
Когда это я становился на сторону закона и правопорядка? Напротив, именно я всегда играл роль бунтаря, l’enfant terrible. Так что я позволил им вытеснить меня из больших городов, даже из Нового Орлеана, позволил прогнать меня прочь. Вскоре любимый мой Луи де Пон дю Лак покинул меня и поселился в Нью-Йорке у Армана.
Арман хранит для них остров Манхэттен: для Луи, Армана и двух юных кровопийц, Бенджамина и Сибель – ну и остальных, кто вдруг присоединится к ним в роскошном особняке
Ничего удивительного. Арман всегда мастерски умел расправляться с теми, кто встал ему поперек пути. Недаром он сотни лет возглавлял в Париже древний орден Детей Сатаны, испепеляя в прах любого кровопийцу, не подчинившегося зловещим законам этих несчастных религиозных фанатиков. Он деспотичен и безжалостен. Да, такая задача как раз по нему.
Однако позвольте добавить: Арман все же не полное моральное ничтожество, каким я его когда-то считал. В написанных мной книгах слишком много ошибочных суждений о нас, наших душах, наших умах, нашем моральном развитии и упадке. Арман не лишен сострадания, не лишен сердца. Во многих отношениях он лишь теперь, через пять сотен лет, начинает становиться собой. Да и что, собственно, я знаю о бессмертии? Когда там я стал вампиром, в тысяча семьсот восьмидесятом? Не так уж давно. Буквально вчера.
Кстати, я и сам бывал в Нью-Йорке: хотел понаблюдать за моими старинными приятелями.
Теплыми ночами я простаивал под окнами их роскошного особняка в Верхнем Ист-сайде, слушая, как юная вампирша Сибель играет на пианино, а Бенджамин с Арманом ведут многочасовые беседы.
Весьма впечатляющее жилище – три смежных дома соединены воедино и превращены в настоящий дворец. У каждого дома есть свое отдельное крыльцо в древнегреческом стиле, парадная лестница и декоративная ограда из железных прутьев. На деле же используется только центральный вход, над которым висит бронзовая табличка с витиеватой надписью «Врата Троицы».
Бенджи – ведущий ежевечернего ток-шоу на радио. Первые годы передачи транслировались обычным путем, но теперь это интернет-радио, обращенное к вампирам по всему миру. Никто и не представлял, до чего Бенджи умен. Бедуин от рождения, к бессмертию он причастился лет в двенадцать, так что навеки останется хрупким и невысоким, всего пяти футов и двух дюймов роста. Но он один из тех бессмертных детей, которых смертные обычно принимают за тщедушных взрослых.
Шпионя за Луи, я, разумеется, не «слышал» его, потому что сам его создал, а создатели и их отпрыски глухи к мысленным голосам друг друга. Но не беда, зато вампирский сверхъестественный слух у меня был остер, как никогда. Стоя перед домом, я легко ловил звуки мягкого, богатого на интонации голоса – и образ самого Луи в разумах всех остальных. Сквозь раздувающиеся шелковые занавески виднелись яркие барочные фрески на потолке. Сплошная синева – небеса и пушистые, подсвеченные золотом облака. А почему бы и нет. Доносился до меня и запах живого огня в камине.
Выстроенный особняк достигал пяти этажей в вышину. Типичное строение Прекрасной эпохи: великолепие и роскошь. Глубокие подвалы, а наверху – огромный бальный зал со стеклянным потолком, открытым свету звезд. Да, настоящий дворец. Арман всегда отличался талантом по этой части и задействовал невообразимые ресурсы, чтобы выложить полы своей штаб-квартиры мрамором и старинным паркетом, а комнаты обставить шедеврами, подобных которым не видел мир. Особое же внимание он всегда уделял безопасности.
Печальный маленький иконописец, похищенный из России и перевезенный на Запад, давным-давно перенял гуманистические концепции нового мира. Надо полагать, Мариус, его создатель, давно уже с радостью убедился в этом.
Я хотел присоединиться к ним. Всегда хотел, но так никогда и не решился. Правду сказать, я дивился их образу жизни – они раскатывали на лимузинах, посещали оперу, балет, симфонические концерты, вместе ходили на открытия новых музейных выставок. Они прекрасно вписывались в человеческий мир, даже приглашали смертных в свои золоченые салоны на званые вечера. Нанимали смертных музыкантов. До чего же легко они притворялись людьми! Я лишь диву давался, вспоминая, что всего лишь пару веков назад и сам делал то же самое с неменьшей легкостью. Я следил за ними глазами голодного призрака.
И всякий раз, как я бывал там, Голос грохотал, взывал, нашептывал – снова и снова повторял их имена в потоке брани, невнятицы, требований и угроз. Однажды вечером он сказал мне: «Разве ты не понимаешь, всем двигала Красота. Тайна Красоты».
Через год, когда я брел по пескам южного пляжа на Майами, он снова пробился ко мне с той же фразой. В тот миг бродяги и отщепенцы как раз оставили меня в покое – боялись меня, боялись всех древних вампиров. И все же – боялись недостаточно сильно.
– Чем двигала-то, дражайший Голос? – поинтересовался я. Было только честно дать ему пару минут перед тем, как отключить снова.
– Ты не в состоянии постичь величие тайны, – откликнулся он доверительным шепотом. – Не в силах постичь всю ее полноту.
Он произносил эти слова так, точно лишь только сейчас открыл их для себя. И рыдал. Я послал его к черту. Он продолжал рыдать.
Ужасные звуки. Мне чуждо наслаждение чужой болью, даже болью самых заклятых и жестоких моих врагов. А Голос стенал и плакал.
Я охотился, томился от жажды. Хоть я и не нуждаюсь в питье, но мной владело желание, глубинная мучительная потребность в теплой человеческой крови. Я нашел жертву – молодую женщину, неотразимое сочетание грязной душонки и роскошного тела. О, эта нежная белая шейка! Я овладел ею в благоуханной темноте ее собственной спальни. За окнами мерцали огни вечернего города. Я пришел туда через крыши – к ней, к этой бледной красавице с томными карими очами, кожей оттенка грецкого ореха и прядями черных волос, подобных змеям Медузы. Она лежала, обнаженная, меж белоснежных простыней, и отчаянно боролась со мной, когда я пронзил клыками ее сонную артерию. Я был слишком голоден для иных игр. Мне надо было одно. Стук сердца. Соль. Виатикум, причастие умирающего. Пить, пить сполна!
Кровь хлынула, взревела. Только не спешить! Я сам вдруг стал жертвой, словно бы выпитой фаллическим богом, жертвой, пригвожденной к полу вселенной потоком бурлящей крови, грохотом сердца, что опустошало хрупкое тело, которое так стремилось защитить. И вот она была уже мертва. Как же быстро! Сломанная лилия на подушке. Да только она никак не походила на лилию, и я видел все ее мелкие гадкие грешки, пока кровь обманывала, опустошала меня. Мне стало тепло, нет, жарко. Я облизнул губы.
Терпеть не могу оставаться рядом с мертвым телом. Назад, на крыши.