Принцесса и чудовище
Шрифт:
Не давая графу опомниться, мертвец налетел на него, рубя клинком направо и налево, пытаясь хотя бы зацепить изворотливого противника. Сигмон выгибался дугой и отступал, уворачиваясь от молниеносных ударов. Он ослабел, но изнутри поднималась холодная злость, придававшая сил. Она не имела никакого отношения к обжигающей ярости зверя. Злость принадлежала только ему — графу Ла Тойя, который так долго жил за счет чудовища.
Покойник замешкался, и Сигмон отпрыгнул в сторону, подальше от разящего клинка. Он даже успел перевести дух, перед тем как враг вновь атаковал его. Уворачиваясь от новых ударов, Сигмон чувствовал, как кровь выступает из порезов на его теле. Черная чешуя, казавшаяся раньше несокрушимой, была повреждена в десятке мест: на животе и плечах появились
Зарычав от злости — обычной человеческой злости, — Сигмон Ла Тойя выгнулся дугой, уходя от размашистого удара. Пылающий клинок чиркнул по правой руке, рассекая толстую кожаную перчатку. Капли черной крови брызнули в лицо графу, он прыгнул в сторону, встряхнул рукой, и остатки перчатки слетели с кисти, словно опавший лист. В полутьме зала блеснула чешуя, и лапа чудовища, о которой Сигмон пытался забыть, распрямилась. Ла Тойя сжал ее в кулак и снова разжал, проверяя, насколько серьезна рана. Из черных пальцев выдвинулись когти — длинные и острые, блестящие, словно вороненая сталь. Рука была в порядке, клинок лишь чиркнул по тыльной стороне ладони, оставив после себя едва заметный разрез на чешуе, уже набухавший кровью.
Отвлекшись, Сигмон пропустил тот момент, когда мертвец с пылающим клинком оказался рядом. Алое лезвие блеснуло в полутьме тронного зала, и граф с проклятьем присел, пропуская его над плечом. Распрямившись, как пружина, он шагнул за спину магической твари и, уходя от нового удара, со злостью махнул рукой, ударив мертвеца единственным оставшимся оружием — когтями, росшими из его измененной плоти.
Он даже не успел удивиться, когда лапа чудовища наткнулась на твердую плоть. Мертвец с воем отшатнулся в сторону, а Сигмон, с разгона сделавший несколько шагов, остановился, зачарованно глядя на собственную руку.
Там, в ладони, остался кусок мертвой плоти. Гнилая ткань распадалась на куски, мерзко сочилась слизью, но она вовсе не походила на черный туман, из которого, казалось, состояла магическая тварь.
— Вот, значит, как, — медленно произнес Сигмон, поднимая голову.
Мертвец стоял напротив него, выставив перед собой клинок, но, похоже, не собирался нападать. Он медлил, словно сомневаясь в своих силах. Распухшее лицо не выражало эмоций, но Сигмон чувствовал, что от твари веет холодом. Холодом страха.
— Значит, — сказал Сигмон, — на каждое чудовище найдется свой клинок. Так?
Не дожидаясь ответа, он бросился вперед. Алый меч вздрогнул, выписывая сложную кривую, мертвец сделал выпад, но потом отступил, уходя в оборону.
Теперь они поменялись ролями — Сигмон, как разъяренный лев, набрасывался на мертвеца, пытаясь зацепить его когтистой лапой, а тот защищался широкими взмахами клинка, стараясь удержать врага подальше от себя.
Царапин на теле графа прибавилось, но он уже не обращал на них внимания. Внутри ровным и жарким огнем горела злость, затмевая собой даже боль в распоротой груди, и Сигмон шел напролом, забыв и о звере, сидящем внутри, и о своих ранах, и о магическом клинке, что грозил в любой момент разрезать его пополам. Он хотел одного — добраться до чудовищного создания и разодрать его в мелкие клочья. И это не было желанием зверя, этого хотел сам Ла Тойя, человек, получивший от мага шкуру чудовища, но так и не ставший им. Человек, который сам решал, кем ему быть — исчадием зла или защитником слабых. Или и тем, и другим разом.
Мертвец, отступавший в глубину зала, сделал еще один шаг назад, уворачиваясь от когтей Сигмона, и запнулся о ступеньку, ведущую к трону. Тварь покачнулась, и Ла Тойя рванулся вперед, чувствуя, как пылающий клинок нежити обжигает злым дыханием щеку. Прижавшись к мертвецу, Сигмон схватил его за правое запястье когтистой лапой и вскинул руку, отводя клинок от своего лица. Тварь забилась в его железной хватке, стараясь изогнуть плененную руку и дотянуться мечом до Сигмона, но тот держал крепко. Второй рукой он попытался ухватить плечо мертвеца, но его обычная, человеческая рука схватила лишь черный туман, склизкий на ощупь. Тогда Сигмон сжал когти на запястье твари, и ее отвердевшая плоть поддалась, уступая силе чудовища. Рука, все еще сжимающая алый клинок, отломилась, словно сухая ветка, и Ла Тойя победно взмахнул своим трофеем.
Тварь завизжала, когда пылающий клинок прошел сквозь ее тело, но без труда вывернулась из объятий графа. Сигмон перебросил клинок в левую руку, сжал рукоять, ожегшую человеческую ладонь вспышкой боли, а правой ухватил мертвеца за плечо, глубоко запустив когти в его гниющую плоть. Тварь забилась в его хватке, словно рыба на крючке, и Сигмон наотмашь полоснул ее клинком. Пылающая сталь прошла сквозь мертвеца, не причинив ему вреда. Сигмон ударил снова, но магический меч не встретил сопротивления — он был выкован не для этого чудовища. Тогда Ла Тойя отбросил меч в сторону и притянул к себе тварь, насаженную на его когти.
— Ладно, — прошипел Сигмон в мертвое лицо с закатившимися глазами. — Обойдемся без мечей.
Он услышал, как с треском распахнулись двери зала, услышал шум людских голосов, но не повернул голову, даже когда кто-то окликнул его по имени. Просто не успел — тварь внезапно вцепилась в него уцелевшей рукой и забилась в конвульсиях. Ее призрачная плоть обрела твердость — теперь Сигмон смог ухватить ее и своей человеческой рукой. Мертвец зашипел, когда когти Ла Тойя поползли вниз, выдирая клок из гнилого плеча. Мертвая плоть вздрогнула, пошла пузырями, словно выворачиваясь наизнанку. Из плеч твари, протыкая черную ткань плаща, поднялись шипы, из пустого рукава вместо оторванного запястья выросла клешня, а мертвое лицо поплыло, как горячий воск, превращаясь в застывшую маску.
Сигмон, ощутивший тяжесть чужого тела, невольно вскрикнул. В его объятиях бился демон, до ужаса напоминавший того, с которым граф сражался в подвале Фаомара. Черные колдуны Волдера, призвавшие демона и сотворившие из него свое мерзкое создание, спустили свое чудовище с цепи.
Тварь завыла, защелкала появившимися клыками, и клешня, выросшая взамен руки, впилась Сигмону в плечо. Граф вскрикнул от боли, отшатнулся, разжав руки, и тварь попыталась вцепиться ему в горло. Но Ла Тойя оттолкнул ее и с размаху всадил свои когти прямо в живот мертвеца, на глазах превращавшегося в демона. Рука чудовища по локоть ушла в гнилую плоть, и Сигмон вдруг ощутил, как его когти наткнулись на что-то мягкое и теплое. Он двинул рукой, все глубже проникая в плоть извивающегося демона, но когти не вышли у того из спины, как надеялся граф. Его рука провалилась в пустоту, словно в бездонный омут, раскрывшийся внутри мертвеца. Сигмону показалось, что рука вытянулась на сотни миль, пройдя по черной и скользкой трубе, к тому месту, откуда явился демон. И там, на той стороне, кто-то отчаянно завизжал от боли.
Когти Сигмона нашарили теплый комок и сжались, обрывая крик. Граф оттолкнул демона и вырвал свою руку из его брюха, расплескивая мутную слизь. Демон повалился на спину и скорчился на полу, скребя отросшими клешнями о каменные ступени, а Сигмон поднял освободившуюся руку к глазам. Там, в его черных когтях, трепетало окровавленное сердце. Обычное человеческое сердце, вырванное когтями чудовища из груди волдерского колдуна.
С омерзением Сигмон швырнул его на пол, прямо на камни, залитые слизью из растерзанного брюха демона, и наступил на сердце каблуком сапога. Истерзанное тело мертвеца, так до конца и не принявшее обличье демона, судорожно дернулось, царапая камень. Пылающий клинок, лежавший у ступенек, полыхнул огнем и растекся лужицей расплавленного металла. Демон забулькал, издал утробный стон и замер. В зале воцарилась тишина.