Принцип каратэ (сборник)

На пустыре между

Так и было. Гарандин подошел в шумной толчее последней перемены, глядя в сторону, сказал:

— Я с тебя имею.

И удалился скользящим боксерским шагом.

Теперь он получал. Вначале удары были несильными, простой обряд унижения, потерпи — тем дело и кончится, даже следов на физиономии не останется. Но Генка, проявив крайнюю глупость, дал сдачи, зеваки оживились, сидящий в стороне на штабеле досок Бычок настороженно дернул круглой стриженой башкой с проплешинами то ли лишаев, то ли шрамов. А Алька вошел в азарт и замолотил вовсю: расквасил Генке нос, губы, подбил глаз, и по животу навешал, и в солнечное…

Грош ему цена, хоть и боксер, вон сколько кирпичей, палок под ногами, драл бы без оглядки до самого дома, если бы не щербатый ублюдок с металлическими — взамен выбитых — зубами, веселящийся в полную меру своего недалекого разумения:

— Лупи, братан, насмерть, га-га-га! Ложи, ложи в нокаут! Вот так, молоток!

Генка упал сам: отступая, зацепился за камень, но Гарандин торжественно поднял руки, отмечая чистую победу!

— Пусть знает, как выступать! — Бычок спрыгнул на землю. — Дай пару рваных, надо обмыть это дело.

Зеваки потянулись вслед за братьями, толковище опустело быстро, как после заурядного спектакля. Только для одного человека происходящее оказалось не рядовым житейским фактом, а чрезвычайным событием. Генка был самолюбив. Его никогда не били. Впервые он испытал чувство унижения. Первый раз в жизни он струсил. Это угнетало больше всего.

К счастью, матери дома не оказалось. Петуховым он тоже не попался на глаза, хотя долго обмывал холодной водой распухшее лицо.

Из ванной проскользнул в комнату, лег, накрылся с головой одеялом. Детская привычка. Но в его возрасте уже не удается так легко спрятаться от неприятностей и печалей реального мира.

На душе тяжело. А что особенного случилось? Все уже в прошлом. Забыть, сделать вид, что ничего не произошло, обмануть самого себя. Девять мальчишек из десяти так бы и поступили, тем самым закрепив на подсознательном уровне рефлекс труса. Генка совершенно точно знал, что этот путь ему не подходит.

Воображение услужливо рисовало сладкие картины мести, но он их прогонял, не желая уподобляться беспомощным слабакам, находящим утешение в собственных фантазиях.

Попробовал думать о приятном: синие сумерки, плещущая вокруг черная вода, рыжий костер, стреляющий искрами, когда он палкой выгребал обугленные рассыпчатые картофелины, темный силуэт Лены на фоне желтой палатки…

— Ты знал, что Саша не вернется?

— Откуда? Сказал: возьму ребят и обратно. Может, с лодкой что?

— Знал. Просто ты украл меня по-настоящему… Не ожидала. То-то Алик взбесится.

«При чем здесь он?» — хотел спросить Генка. В последнее время Гарандин начал кадрить Лену, а поговаривали, что он водится с девчонками не просто так. Генка путался под ногами, мешал и сегодня, в походе, Гарандин прямо предупредил, чтобы он отвалил, иначе пожалеет. Генка не ответил, зная, что через час в условленное место подойдет на лодке Зимин и они своей компанией отправятся на Зеленый остров, и Лена будет с ними. Но почему она вспоминает этого хлыща?

— Пусть бесится, наплевать!

— Не ожидала…

В голосе Лены слышались странные, непонятные ему интонации. Она вообще была другой — за два месяца, что они встречались, он не знал ее такой, хотя вряд ли смог бы объяснить, в чем состоит перемена. И позже, в палатке, спасающей от ветра и комаров, вдруг наступил миг, когда ему показалось, что она ждет от него опытности, которой он не имел и которой она, конечно же, тоже не могла ожидать. Он убедил себя, что ошибся, пауза длилась вечность, и она спросила:

— Ну что, будем спать?

Тогда вопрос показался обычным, а сейчас вдруг приобрел скрытый оттенок, и все неясности и странности поведения Лены добавили горечи в его нынешнее состояние.

Яркая объемная картина приятных воспоминаний поблекла, стала плоской. Было холодно, дым костра выедал глаза, и эти комары… А у Саши испортился мотор. Как бы Гарандин и с ним не учинил расправу…

Отвлечься не удалось, и заснул Генка с черными мыслями.

В школу он не пошел, ставил холодные компрессы и примочки из бодяги, скрывая от самого себя, ждал Лену: слухи обязательно разнесутся, и она вполне может зайти проведать.

Но пришли только Сашка с Николаем.

— К врачу не ходил? Этот гусь хвастает, что послал тебя в нокаут. Надо проверить, нет ли сотрясения мозга…

— Все нормально.

Генка испытывал неловкость за свою разрисованную физиономию. И за что-то еще.

— Может, втроем его? Да и Бычка заодно?

— Не выйдет. Бычок всю шпану приведет под школу.

— Да-а…

— Ты смотри, в четверг контрольная по физике. Анна Павловна говорит — решающая.

— Куда я с такой мордой?

— Наплюй! Скоро экзамены.

— Ты бы наплевал?

— Да-а-а…

Натянутость не проходила.

— Ленка знает? — через силу спросил Генка.

— Уж наверно. Этот гусь от нее не отходит. Он какой-то новый поход затевает, на два дня. Возьму, говорит, только избранных.

— Вот гад, что придумал! — Обычно сдержанный Николай сжал кулаки. — Из двоек не вылазит, а туда же — «избранных»!

— Много званых, да мало избранных, — блеснул начитанный Саша.

— И Ленка тоже… Она жила в старом доме возле сквера, в детдоме своего двора не было, нас туда гулять водили. Выйдет на балкон, расфуфыренная, с бантами, ест шоколадные конфеты, мы таких и не видели, иногда бросает вниз по одной. Только бросает не просто так, надо кружком ходить, руки перед грудью, будто собачки на задних лапах хоровод водят. Многие дети ходили, дрались из-за этих конфет, а она хохочет, в ладоши хлопает.