Принцип карате

Корецкий Данил Аркадьевич

Всякое бывало. «Штат Техас».

И четверка «шерифов», бросившая вызов грубой и жестокой силе…

— Никого нет, — с сожалением сказал вынырнувший из кустов Габаев. — А я хотел тряхнуть стариной…

Идиот! Колпакова передернуло.

Он вспомнил взаправдашние жестокие драки, серьезность которых тогда не осознавалась. Хулиганы часто хватались за ножи или палки, «шерифы» тоже вооружались подручными предметами…

Колпакову стало страшно от того, что происходило, и еще страшней от того, что могло произойти.

Повзрослевшие «шерифы» сидели рядом в бывшем «штате Техас», вспоминая

опасности, которые они вместе преодолевали и которые должны были помочь им слиться в благородное братство, вечное и нерушимое.

Братства не получилось. Гришка отличался от остальных еще тогда: более жестокий и нетерпимый, он предлагал использовать нунчаки, не задумываясь, к чему это приведет, и если бы его не одергивали… Правда, тогда он был управляемым, знал свое место, слушался более опытных товарищей. До тех пор, пока не наработал технику и не почувствовал, что может тягаться даже с Колпаковым.

— Отучили-таки шпану сюда ходить!

— Брось, Гришка!

— А чего, по-твоему, совсем никакой пользы не принесли?

— Совсем — не совсем… Тому командированному здорово помогли, молодоженов выручили…

Окладов машинально потрогал шрам на затылке.

— …Вот и все полезные дела.

— А на остальное, как посмотреть.

— То есть?

— Обоюдная драка. Одни ввязались по въевшейся в кровь привычке, другие подставились умышленно, чтобы отработать на живом материале блоки, удары, броски… Кто из них хуже?

— Ну, ты даешь! Головой ударился?

Окладов не обратил на реплику Габаева ни малейшего внимания, он говорил не для него — Гришка не в состоянии был понимать такие тонкости, он говорил для остальных, да и для себя тоже.

— Они пьяные, грязные, злые, они не работают, воруют, все понятно; мы — полная противоположность: поставь рядом — наглядное воплощение добра и зла… Но когда мы деремся, чем мы отличаемся от них? Для них драка — элемент образа жизни, способ самоутверждения, поддержания авторитета. Для нас — тренировка на бесполезных обществу людишках, мы позволяем себе в отношении их то, чего никогда не допустили бы в привычном окружении! Это осквернение чистого и благородного искусства карате.

— «Сегун Йомицу на ночных улицах Эдо пробовал на живых людях остроту своего меча», — будто по книге прочитал Гришка, и в голосе его была печальная торжественность. — «Другие самураи переняли обычай окроплять новый меч горячей человеческой кровью, и утром в придорожных канавах находили трупы зарубленных бродяг, попрошаек, разбойников».

— Вот-вот! Воображаешь себя сверхчеловеком, не задумываясь, откуда у тебя право оценивать других…

— Эта мразь лезла на рожон, а мы им обламывали рога, отбивая охоту нападать на прохожих. Что же здесь плохого?

— …И ты всегда был инициатором драк, если не нападали — откровенно провоцировал, так что иногда трудно определить — кто хулиганы, а кто — жертвы.

— А иногда напротив — очень легко, — вмешался Зимин, и все поняли, что он имеет в виду. У Колпакова вновь ворохнулся в душе комплекс вины. Все, кроме Гришки.

— Когда же это? — с вызовом спросил он, не без основания заподозрив выпад в свой адрес.

— С футболистами.

— А-а-а, — протянул Габаев. — Мальчики с мячиком, бьют —

как фугасиком… У меня аж в голове зазвенело… Чего я их — целовать должен?

Наступила пауза. Стало душно. Тревожно шелестела под резкими порывами ветра листва, запахло грозой.

Колпаков готов был поспорить, что думают все об одном.

— А помните, как я того бритого уделал?

Но только у Гришки могло хватить ума сказать об этом вслух, да еще с оттенком бахвальства.

Гришка даже через свою толстую кожу почувствовал молчаливое осуждение.

— Я вас не тянул, сами влезли. Генка семерку здорово уработал…

Идиот! Колпакова передернуло…

— Пошли по домам, сейчас начнется…

Окладов и Зимин поднялись вслед за ним.

— Чего заспешили? Дождика испугались?

Да, нюансов он никогда не ухватывал, поэтому и не понял, из-за чего они прекратили рейды в «штат Техас».

Спотыкаясь о выступающие корни, четверка бойцов выбралась из глухой части парка. Забросив за спину спортивные сумки, они размашисто шагали рядом, занимая почти всю ширину аллеи.

— А ведь нас всего четверо! — воскликнул Гришка. — Четверо на весь город! Это что-то да значит!

Действительно, их было четверо. Геннадий Колпаков — преподаватель вуза, перспективный молодой ученый, выросший без отца и потому привязанный к бывшему детдомовцу Николаю Окладову, с ранних лет зарабатывающему на жизнь и беззаветно преданному Системе. В противоположность им Александр Зимин в детстве и юности не знал трудностей. Родители — известные спортсмены, затем — популярные тренеры, дом — полная чаша, Саша — единственный любимый сын, старательно ограждаемый от житейских забот. К чести Зимина, он избежал опасности превратиться в избалованного недоросля. Хорошо учился в школе, с отличием окончил психологический факультет, в аспирантуре разрабатывал нестандартную тему, успешно защитился. Сейчас он руководил сектором в научно-исследовательской лаборатории психологии спорта института физкультуры.

Того самого, в котором уже добрых десять лет учился Григорий Габаев. Оставление на повторное изучение курса, академические отпуска, отчисления с последующими восстановлениями — классический послужной список «вечного студента». Бесшабашный и ветреный, Габаев подрабатывал то в ресторанном оркестре, благо в молодые годы мать из-под палки выучила его музыке, то нанимался сторожем в садоводческое товарищество, в черные дни разгружал вагоны, а когда приходилось совсем плохо, прибивался под крылышко разочаровавшихся родителей, но удерживался недолго — до очередного скандала.

Они были разными людьми и могли никогда не встретиться, если бы не Система, единственное объединяющее их звено, даже непостоянный Габаев служил ей верно и истово. Когда-то давно они думали, что общее увлечение превратит их компанию в вечный и несокрушимый монолит…

Ветер усилился, на горизонте ярко сверкнуло, в воздухе отчетливо чувствовался запах озона.

Братства не получилось. Что-то помешало, и соединяющие их узы не упрочились до нерасторжимости. Скорее наоборот — появилось нечто разъединяющее компанию, вызывающее холодок отчуждения, порождающее какое-то скрытое неудовлетворение при внешней видимости полного благополучия…