Природа. Дети
Шрифт:
При членении фонетических предложений на такты «у Гоголя на каждом шагу соседние цифры оказываются одинаковыми». То же мы видим в тексте Паустовского, который я анализирую.
У Пешковского в членении текста Гоголя на 17 фонетических предложений (более или менее соответствующим моему членению текста Паустовского на малые колоны) тактов оказалось: 2, 2, 2, 3, 3, 1, 1, 2, 2, 3, 1, 3, 3, 2, 2, 2, 2. «На каждом шагу соседние цифры оказываются одинаковыми»,— замечает Пешковский (стр. 164).
То же видим в ритмически организованном тексте Паустовского.
В первом абзаце «Зеленоватый [...]» фонетических слов (тактов) в малом колоне — 3, 3, 3, 2, 3, 4, 3, 3, 3, 3, 5 (последняя цифра — клаузула).
Еще равномернее распределение фонетических слов в трех коротких абзацах; например, в абзаце «Как передать на полотне [...]» фонетических слов — 3, 3, 3, 3, 3, 3.
Остается еще уровень слоговой...
При подсчете слогов всего цитированного мною текста соотношение ударенных слогов со слабыми оказывается обычным для русского языка — одно ударение на три слога.
Но есть ряд небезразличных для оценки ритмичности текста отклонений от нормы.
Начинается ритмизованный текст с предложения особенно плавного. Первое ударение в предложении на четвертом слоге («зеленоватый»), а во всем предложении на 34 слога всего 9 ударений, то есть меньше средней языковой нормы. А в первой фразе заключительного, седьмого, абзаца встречается шесть неударенных слогов подряд («нужно было соединение [...]») — слово «было» в этом контексте безударное.
В двух периодах («Не было ни слов, ни сравнений [...]» и «Не было слов, чтобы [...]») количество слогов в колонах очень неравномерно: от 2 (в одном случае) до 15 (в одном случае). Средняя цифра для первого периода — 6 слогов в колоне, для второго периода — 8 в колоне. По подсчетам Гиршмана и Орлова (в упомянутой выше статье), средний объем колона в произведениях русских классиков — от 5,9 до 8,8 слогов.
В первом периоде восемь раз встречается по 3 неударенных слога подряд, один раз — 4, и один раз — 5 неударенных подряд; во втором периоде — тоже восемь раз по 3 неударенных подряд, два раза по 4 подряд, и один раз — 5 неударенных подряд.
Соотношение ударенных слогов со слабыми отклоняется от средней языковой нормы и в клаузулах: в первом периоде (от слова «сообщавших») — 6 ударений на 24 слога,— то есть одно ударение не на три, а на четыре слога; почти то же самое в клаузуле второго периода (от слова «замерзшего») — 4 ударения на 15 слогов. Это маркирует клаузулы, ритмически выделяя их повышенной, по сравнению с предшествующими колонами, плавностью.
Высказанными соображениями о единственной у Паустовского попытке преодолеть «вялость человеческой речи» отчетливой ритмизацией описания Кара-Дага я и закончу свои заметки о пейзаже в повести «Черное море».
И вот с экзотикой покончено. Навсегда. Даже «золоченых нитей» ее, которые еще попадались в «Черном море» (1936), не найдет самый придирчивый глаз в повести «Мещорская сторона», написанной в 1938 году, через четыре года после «Колхиды».
Повесть очень скромна, словно бы неприхотлива — как край, о котором пишет Паустовский, как пейзажи Левитана. Паустовский очень любил этого художника и за два года до «Мещорской стороны» написал о Левитане маленькую повесть. Сравнимы с Левитаном, так же как у Пришвина, и острота видения писателя, и мастерство художественной выразительности в изображении пейзажа «обыкновенной земли».
В субтропической Колхиде природа нараспашку — она нарядна, пышна, иногда коварна. «В Мещорском крае нет никаких особенных красок и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха» — так начинает Паустовский свое повествование (т. 6, стр. 226).
В природу края надо вжиться, чтобы увидеть и полюбить ее прелесть, почувствовать ее скрытую мощь: «[...] тишина стоит в лесах только в безветренные дни. В ветер леса шумят великим океанским гулом и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам» (стр. 226). Сперва можно увидеть только лесные озера, обширные болота, пески, можжевельник, вереск, косяки журавлей и звезды. У Паустовского мало найдется пейзажей без цвета неба и без звезд.
Сперва можно услышать, кроме гула сосновых лесов, только «крики перепелов и ястребов, свист иволги, суетливый стук дятлов, вой волков, шорох дождей в рыжей хвое, вечерний плач гармоники в деревушке, а по ночам — разноголосое пение петухов да колотушку деревенского сторожа».
Как будто не такая уж бедная звукопись, не такая уж бедная пища для взора — лесные озера, косяки журавлей, сосновый бор, луга.
Но оказывается, «[...] увидеть и услышать так мало можно только в первые дни. Потом с каждым днем этот край делается все богаче, разнообразнее, милее сердцу» (стр. 227).
«Мещорская сторона» — четвертая повесть, которой Паустовский дал название края (после «Кара-Бугаза», «Колхиды» и «Черного моря»). Но в тех трех повестях изображение природы сопутствует изображениям судеб действующих лиц, иногда и определяет судьбы (например, Шацкого в «Кара-Бугазе», Невской и Вано — в «Колхиде»).
В «Мещорской стороне» природа края — главный герой повести. Или, если угодно, герой — рассказчик (автор), передающий свое восприятие края и впечатления от встреч с людьми в Мещорских лесах. Люди, повстречавшиеся рассказчику, обрисованы в ситуациях более или менее комических. Это своего рода интермедии, вкрапленные в изображения природы. Юмор зарисовки характеров и ситуаций в повести, посвященной «обыкновенной земле», играет примерно ту же роль, что драматизация судеб и ситуаций в условиях экзотической природы Кара-Бугаза и Колхиды. Леса те же, что у Пришвина в «Кладовой солнца». Но в пришвинской сказке-были развертывается как раз драматическая ситуация, связанная с болотами края (мшарами) и поисками клюквы.
У Паустовского читаем:
«Как-то в конце сентября мы шли мшарами к Поганому озеру. Озеро было таинственное. Бабы рассказывали, что по его берегам растут клюква величиной с орех и поганые грибы «чуть поболее телячьей головы». От этих грибов озеро и получило свое название. На Поганое озеро бабы ходить опасались — около него были какие-то «зеленущие трясины» (т. 6, стр. 233).
Читатель вспомнит, что именно с клюквой и трясиной связаны драматические события «Кладовой солнца» Пришвина.