Приручить Цербера
Шрифт:
— Останови, — попросил он, и Аида, чертова соблазнительница, взволнованно нахмурила брови.
— Тебе плохо? Ты отравился?
«Да, тобой», — хотел он сказать, но лишь сбросил фотки с колен и вырвался на свежий воздух. Отдышался, успокоился, в глазах посветлело. Оказалось, они почти доехали до заправки.
Настя, судя по выражению лица, действительно испугалась, что Даниле плохо, а потому, покусав губу, вдруг вспомнила, что канистра-то с бензином у нее имеется в микроскопическом багажнике «мини». Забыла об этом, бедняжка.
— Да что ты? — с театральным
Летов уселся за руль, проехал метров пятьсот, подальше от заправки и людей, тормознул и сказал:
— Выходи. Затащишь канистру к моему джипу и приедешь в нем завтра на работу. Держи ключи… Пока, крошка.
Настя замерла, явно огорошенная перспективой плестись вдоль дороги с тяжелой канистрой, которую внаглую стащила на даче.
— Я в полицию позвоню и заявлю угон, — возмутилась вероломная Аида, но Данила отстегнул ее ремень безопасности, затем, перегнувшись через растерянную девушку, открыл дверь и повторил:
— Все, на выход. Считаю до пяти. Не выйдешь, сам вытащу. Я не шучу.
Настя, спохватившись, вцепилась в сумочку, проверила, на месте ли телефон и кошелек, и, с матом выбравшись из собственного кабриолета, грохнула дверцей.
— Чтоб ты сдох, Цербер, — взвизгнула она, обошла машину, вытащила канистру, пнула колесо и пошла прочь.
— На работу не опоздай, — крикнул ей вдогонку Летов, смеясь, и Настя выбросила вверх руку с неприличным жестом, посылая его далеко и надолго.
Данила откинул голову на кресло и шумно выдохнул; собрал фотки обнаженной Аиды и бросил их на соседнее кресло. Так сказать, возместил потерю собеседника.
«Вот же гарпия. Долго я не продержусь», — подумал он и завел мотор.
Из дома Данила несколько раз набирал Настю, но она сбрасывала. Раз злится, значит, жива. Ну и ладно. Он сделал себе сэндвич, кофе и еще долго сидел на кухне, разглядывая Аиду на снимках.
Она была совершенно раскрепощенной, будто ни капли не стеснялась фотографа. Ее взгляд был не призывным, а скорее изучающим в ответ, если так можно выразиться. Все снимки были черно-белыми, и это придавало им магии.
Аида не позировала, а оставалась собой, и невидимый фотограф любил ее именно такой. Данила обводил пальцем контур ее совершенного тела и терял связь с реальностью.
Кто ее фотографировал? Этот вопрос мучил Данилу до глубокой ночи, потому что главным чувством, которое он испытывал сейчас, глядя на снимки, была ревность. Не та ярость, которую он испытывал вчера на приеме при виде «Алекса», а страх, холодный и опасный, от которого замирали мысли.
Ревность въелась ржавчиной быстро и больно, и Данила понял, что увязает и перестает себя контролировать. Именно этот страх и заставил его наконец отложить снимки и вспомнить, что скоро подниматься на работу. Там его будет ждать Настя, и он спросит имя фотографа…
Но Терехова не появилась в 7:30. Не было ее на месте и через час. Сначала Данила решил, что девушка проспала,
Он позвонил ей, но в ответ раздалось только пиликанье «Абонент вне зоны доступа». Сердце медленно покрывалось инеем, когда Данила в тихом ужасе набирал Большого Босса.
— Даня. Хорошо, что позвонил. Настасья в больнице…
— В которой? — ему показалось, что вопрос задал не он, а кто-то другой, кто-то более хладнокровный.
— У Верещагина.
— Понятно.
Летов отключил звонок и потянул за узел галстука.
«Господи, я ее бросил на дороге, — все еще пребывая в шоке, думал он. — Я чудовище».
Всю дорогу до частной клиники Верещагина у Данилы болела голова. Он не хотел представлять, что именно случилось с Настей, но образы сами прыгали, как бесы, перед глазами. «Что если ее изнасиловали? Избили? Или она попала в аварию, потому что раньше не водила мою машину, и ее занесло?»
В этот момент для Данилы смысл бытия сосредоточился в глазах Насти. Он должен увидеть ее глаза. Именно это желание удержал его от истерики, когда он вбежал в клинику и сказал, что пришел к Тереховой.
— Вы ей кто?
«Никто», — подумал Данила.
— Я — семья. Данила Летов. — Медсестра сверилась со списками, кивнула, и его проводили в комнату, оборудованную новейшей техникой, где на кровати лежала Настя в медицинском халате. Она казалась беззащитной и ранимой; захотелось прижать ее к груди и погладить по голове.
Вдруг она открыла глаза и, сфокусировавшись, прошептала:
— Прости… я не пришла на работу.
— Что случилось? Кто… тебя кто-то обидел?
Настя поморщилась и сказала, отвернувшись:
— Спать хочется.
Данила почувствовал, что у него вынули сердце из груди и положили в морозильник, чтобы отдать кому-то более достойному, кому оно действительно пригодится.
Он вышел в коридор, думая о том, что достаточно. Хватит глупых игр. Он скажет ей, что сдается, и попросит прощения — за все. За то, что три года назад обидел, за то, что не позволял ей встречаться с другими. Что еще? Признать, что неправ, а она права? Легко. Сказать, что хочет ее? Она и так это знает. Он желает ее до темноты в глазах и мечтает сделать все то, о чем годами запрещал себе даже думать. Чего она ждет? Чтобы он целовал ее следы? Без проблем, он поцелует каждый ее след до самой Аляски, если только она дойдет туда пешком. Дать рекомендацию, посыпать голову пеплом? Не вопрос. А может, ей нужно что-то еще?
«Да, я пойду и спрошу у нее. Пускай сама скажет, что мне сделать», — решился он наконец, снедаемый страхом за Настю. Ему казалось, что если он услышит имя ее обидчика, то проломит тому череп. Беда в том, что главным обидчиком в жизни Насти был он сам. И он себя ненавидел сейчас.
— Вам помочь? — Рядом с Данилой остановился врач, но Летов из-за паники не мог прочитать имя на халате.
— Меня зовут Данила Летов, я…
— А. Здравствуйте. Анастасия предупредила, что вы можете прийти, и внесла вас в список допустимых посетителей.