Присказка
Шрифт:
Филька остановился:
— Была, говоришь?
Сзади на них налетели, толкнули, они стали мешать.
— Ну, чего встали-то?
— Татар дожидаться решили?
— Фильке, видно, мало двух-то, решил еще сотню положить!
Вокруг дружно захохотали. Филька спохватился, зашагал снова.
— Значит, Прасковья, слушай мужнин наказ, — заявил он неожиданно после недолгого раздумья. — Сейчас ты иди со всеми в город, а я сбегаю назад, в село. Надо кое-что посмотреть. Сдается мне, нечисто тут дело… Потом нагоню… или в город приду…
— Филь, ты что? — Прасковья вцепилась ему
— Да мигом обернусь, вот увидишь. Не боись за меня, я шустрый! — Филька щелкнул тетивой лука и, отцепив-таки пальцы Прасковьи, выскочил из колонны. Оглянувшись, крикнул растерявшимся своим: — Идите со всеми в город! Я мигом, и стремглав побежал через лее в обратном направлении.
Если напрямую, то до села не так уж далеко, к ночи Филька рассчитывал быть со своими в городе. Он сам до конца не понимал, что его заставляет вернуться в село. Какое-то странное чувство не то тревоги, не то смутного неверия в случившееся бродило в душе. Что-то не то было во всем происходящем: корова вроде как вернулась, но точь-в-точь такая же задрана в лесу; и веревка… Две стало веревки, а была одна!
Приближаясь к селу, Филька принял все меры предосторожности, но ничего подозрительного не было — в лесу тихо, татары, видно, ушли. На окраине леса Филька остановился.
Села не было. На его месте чернели и кое-где еще дымились остовы изб. Стая воронья кружила над пепелищем, и больше никого, ни одной живой души. Ни татар, ни своих.
Филька перекрестился и, спотыкаясь, с трудом переставляя подгибающиеся ноги, заковылял через луг, через вытоптанные лошадьми огороды к ближайшей разрушенной до основания избе.
Кислый запах гари ударил в нос. В груди у Фильки похолодело. Вороны при его приближении поднялись с зловещим карканьем, закружились над головой; где-то завыла собака, тоскливо завыла, по покойнику.
Будто что подстегнуло Фильку, он через проулок выбежал на дорогу, разделяющую село на две половины, и замер, не веря глазам.
Возле опрокинутой подводы в дорожной пыли сидел староста. Он словно присел отдохнуть, прислонившись к ней боком, да и задремал на солнцепеке.
Филька ничего не понимал. Он же только что видел его на проселке, уходящим со всеми в город!.. Подбежал к нему, взял за плечо и отпрянул, увидев две стрелы, торчащие из спины. Потревоженное тело от прикосновения повалилось на спину, выгнулось из-за стрел, не дающих распрямиться, голова откинулась, подставляя обезображенное вороньем лицо солнцу.
Филька оторопело уставился в это лицо, попятился — и тут увидел еще одного убитого. Кто-то обезглавленный, раскинув руки, лежал на поваленном, забрызганном кровью плетне. И рядом, в высокой траве, белело чье-то тело, а там, дальше, — еще, и еще, и еще…
Филька, потрясенный, попятился, споткнулся о что-то бесформенное и кровавое, чуть не упав, испуганно шарахнулся в сторону, и завывая сквозь зубы, закружился на одном месте.
Мать святая богородица! Да что же это такое!.. Да как же так?!…
Рванулся к своему дому, не желая верить в увиденное, совершенно ничего не понимая.
От родной избы остались лишь два изъеденных огнем столба да груда обгоревших поленьев.
Голова наполнялась гулкой пустотой, в которой, как колокол, ухало сердце. Филька подошел, склонился над отцом. Страшная, почерневшая от крови сабельная рана шла наискосок от ключицы — через грудь, до пояса. У Фильки задрожали руки, он опустился рядом на колени и, раскачиваясь, едва слышно затянул что-то протяжное от безысходной тоски. В голове все громче гудела пустота, и рассудок, иссякнув, опустился на невидимое дно этой пустоты…
Что-то заставило Фильку подняться. Он бесцельно бродил по двору, поднимая с земли какие-то вещи и тут же их отбрасывая. На глаза попалась тряпичная кукла. Он долго смотрел на нее, потом кинулся к пепелищу и начал разбирать его, растаскивая не успевшие остыть горелые балки. Вскоре он нашел тела матери и сестренки, вынес их и положил рядом с отцом, присел около, затем, отыскав заступ, здесь же, во дворе, вырыл могилу. Похоронил родных, закрепил наскоро сколоченный из жерди крест и побрел, не разбирая дороги, в сторону леса.
Большая безмолвная туча, появившаяся откуда-то, скрыла солнце. Тяжелый багровый свет повис над селом. Туча клубилась в полном безветрии, в ее серой ворочающейся глубине полыхали зарницы.
И тут пустота внутри Фильки лопнула, сломалось что-то с протяжным звоном под напором неимоверного нервного напряжения, и какая-то новая дикая сила ворвалась в его душу.
Филька запрокинул голову и, грозя побелевшими кулаками пылающему зарницам, небу, закричал:
— Господи! Боже всемогущий! Все в твоих силах, но объясни мне, за что?.. За что ты мне выбрал такую страшную кару?!.
Небо безмолвствовало, лишь гортанный крик воронья да далекий собачки лей на краю села ответили ему.
— Бог! Где ты?! Где твоя справедливость? Где твое милосердие? — опять крикнул Филька недосягаемым огненным зарницам, равнодушно вспыхивающим и гаснущим в глубоком чреве бескрайней тучи.
Постоял, опустив безвольно руки, повернулся к селу лицом, трижды поклонился.
— Прощай, отец, прощай, мать, прощай, сестренка… Прощайте все, — сказал он уже не своим, чужим, севшим голосом, еще раз поклонился низко, до земли, и вошел в лес.
«Что это? — думал он. — Бывает ли такое? Я же все село видел на проселке… Все были живы… были живы… все… А почему — были? Они же в город уходили? Живые люди уходили в город… А здесь они же… и все мертвые… все, до одного… И отец, и мать, и… — Филька что было силы ударил кулаком в дерево, заскрежетал зубами. — Басурманская погань! Уй, волки!.. А по проселку живые уходили… И отец, и мать, и… Прасковья!..»
Филька вздрогнул, огляделся, соображая, где находится, и бросился к зимовью.
Он быстро определил тропу, по которой убегали девки — то там, то здесь валялись брошенные туески, ленточка зацепилась за куст… но так же быстро Филька определил и другое — за ними шли татары. Разделились, видимо, на два отряда: первый погнался за ним и увяз в болоте, а второй пошел вот по этим следам… И Филька уже знал, что ему предстоит найти.