Пристрастие к смерти

От автора

Вынуждена извиниться перед жителями Камден-Хилл-сквер за то, что взяла на себя смелость возвести на этой площади дом работы сэра Джона Соуна, нарушив тем самым симметрию ее привычного облика, а также у Лондонской епархии за то, что руками сэра Артура Бломфилда построила — вне церковных нужд — базилику с колокольней на берегу канала Гранд-Юнион. [1] Остальные места, описанные в книге, — легко узнаваемые лондонские реалии. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку абсолютно все события и персонажи романа, живые и покойные, вымышлены.

Благодарю директора и персонал судебно-медицинской лаборатории столичной полиции [2]

за великодушие, с каким они помогали мне разбираться в научных подробностях.

Тела были обнаружены в 8.45 утра в среду, 18 сентября, мисс Эмили Уортон, шестидесятипятилетней старой девой из прихода Святого Матфея, что в лондонском районе Паддингтон, и Дарреном Уилксом, десяти лет от роду, ни к какому приходу, насколько ему известно, не принадлежащим и подобными вопросами не интересующимся. Эта несуразная пара покинула квартиру мисс Уортон в Краухерст-Гарденс незадолго до половины девятого, чтобы совершить пешую прогулку протяженностью полмили вдоль канала Гранд-Юнион до церкви Святого Матфея. Там мисс Уортон, как всегда по средам и пятницам, собиралась убрать увядшие цветы из вазы, стоявшей у подножия статуи Девы Марии, соскоблить воск и выбросить огарки свечей из медных подсвечников, стереть пыль со стульев, выставленных в приделе Богоматери всего в два ряда, — такого количества мест вполне хватало для немногочисленных прихожан, обычно посещавших в этот день утреннюю службу, — словом, приготовить все к двадцати минутам десятого, то есть к приходу отца Барнса.

Семью месяцами ранее, вот так же направляясь в церковь, чтобы исполнить эти свои обязанности, она впервые повстречалась с Дарреном. Тот в одиночестве играл — если можно назвать игрой бессмысленное швыряние пивных банок в воду — на дороге, тянущейся вдоль канала. Мисс Уортон остановилась и поздоровалась с ним. Вероятно, мальчика удивило, что его приветствовал взрослый человек, который не собирался ни делать ему замечание, ни подвергать допросу. Уставившись вначале на даму лишенным всякого выражения взглядом, в следующий миг, сам не зная почему, он вдруг увязался за ней — сначала плелся позади, потом стал описывать вокруг нее круги, как бездомный пес, и, наконец, засеменил рядом. Когда они достигли церкви Святого Матфея, мальчик последовал за ней внутрь так естественно, будто они с самого начала направлялись туда вместе.

Мисс Уортон сразу стало ясно, что он никогда прежде не бывал в церкви, но ни в тот день, ни когда-либо после она не выказала ни малейшего любопытства по поводу того, почему он пошел за ней. Ребенок с удовольствием шнырял повсюду, то вбегая в ризницу, то выбегая из нее и устремляясь в звонницу, пока дама занималась уборкой, критически наблюдал, как она расставляет шесть желтых нарциссов и веточки с листьями в вазе у ног Девы Марии, и с непосредственным детским равнодушием взирал на то, как она часто преклоняет колена, наверняка принимая эти внезапные «приседания» за очередное взрослое чудачество.

Но на следующей неделе она снова встретила его на дороге, и еще неделю спустя — тоже. После их третьего совместного визита в церковь он без приглашения сопроводил ее домой и разделил с ней трапезу, состоявшую из томатного супа и рыбных палочек. Эта трапеза наряду с ритуальными посещениями церкви скрепила странную молчаливую взаимозависимость, которая возникла между ними. К тому времени мисс Уортон со смешанным чувством благодарности и тревоги уже сознавала, что мальчик стал ей необходим. Во время их визитов к Святому Матфею он загадочным образом вмиг исчезал, как только первые прихожане начинали тонким ручейком стекаться в церковь: вот он здесь — и вот его уже нет. По окончании службы она снова находила его слоняющимся вдоль дороги; он присоединялся к ней так, словно они и не расставались. Мисс Уортон никогда не упоминала его имени в разговорах с отцом Барнсом или с кем бы то ни было из прихожан, как и он, насколько ей было известно, никогда не поминал ее в своем замкнутом детском мирке. Она и теперь знала о нем, его родителях, его жизни столь же мало, сколь и при первой встрече.

А встреча эта произошла, как уже было сказано, семью месяцами раньше, в середине февраля, холодным утром, когда живая изгородь, отделяющая прибрежную тропу от соседнего церковного

владения, представляла собой спутанные заросли голых колючек; когда ветви ясеней были покрыты черными почками, еще такими тугими, что казалось невероятным, чтобы они когда-нибудь раскрылись и позеленели, а тонкие нагие ивовые плети, свисающие к воде, раскачиваясь, скашивали с ее поверхности невесомые птичьи перышки. Теперь же лето мягко перетекало в осень, и все вокруг становилось спелым и желто-коричневым. На миг закрыв глаза и загребая ногами вороха опавших листьев, мисс Уортон отчетливо ощутила поверх застойного запаха воды и сырой земли легкий пьянящий июньский аромат цветущей бузины. Именно этот летний аромат по утрам переносил ее в шропширские аллеи детства. Она страшилась прихода зимы и, проснувшись тем утром, с тревогой подумала, что уже чувствует ее дыхание в воздухе. Хотя дождя не было целую неделю, дорожку покрывала скользкая грязь, заглушавшая звук шагов. Они шли под кронами зловеще затихших деревьев. Смолкло даже металлическое верещание воробьев. Окаймлявшая канал насыпь справа от них все еще была покрыта буйной летней зеленью; в сочной траве утопали рваные автомобильные покрышки, выброшенные старые матрасы и гниющие лохмотья одежды, отяжелевшие ветви ив роняли длинные узкие листья на водную гладь, которая казалась слишком маслянистой и застойной, чтобы поглотить их.

Было без четверти девять. На подступах к церкви они вошли в низкий тоннель, куда была заключена часть канала. Даррен, которому этот отрезок пути нравился больше всего, издал радостный вопль и бросился вперед, с удовольствием провоцируя своими криками гулкое эхо и водя по кирпичной стене растопыренными, напоминавшими морские звезды ладошками. Мисс Уортон брела за скачущей фигуркой, со страхом ожидая момента, когда она вступит через арку в сырую, пахнущую рекой и пугающую своей замкнутостью темноту и услышит неестественно громкий плеск воды о камни парапета и размеренный звук капель, падающих с низкого потолка. Она ускорила шаг. Несколько минут спустя полумесяц в конце тоннеля расширился и снова вывел их на дневной свет, мальчик вернулся и, дрожа, опять зашагал рядом.

— Даррен, на улице так холодно, — сказала она, — не следовало ли тебе надеть зимнюю куртку?

Он ссутулил узкие плечики и покачал головой. Ее удивляло, как легко он бывал одет и как невосприимчив к холоду. Порой ей казалось, что ему даже нравилось жить в постоянном ознобе. Может быть, он считал немужественным кутаться в промозглое осеннее утро? А ведь ему так шла его зимняя куртка. Мисс Уортон даже испытала облегчение, когда он впервые появился в ней: куртка была ярко-синей в красную полосу, дорогой и явно новой — обнадеживающий знак, свидетельствовавший о том, что мать, которую мисс Уортон никогда не видела и о которой мальчик никогда не говорил, заботится о нем.

Итак, среда была днем дежурства — в этот день мисс Уортон меняла в церкви цветы. Вот и сейчас она несла с собой маленький букет красных роз в оберточной бумаге и еще один — из мелких белых хризантем. Стебли были мокрыми, влага пропитала ее шерстяные перчатки. Цветки оставались пока в бутонах, но один уже начал распускаться и невольно вызвал воспоминание о лете. Одновременно с этим воспоминанием вернулась и старая тревога. Даррен часто приходил на их церковные встречи с подарком — букетом цветов. По его словам, они были от его дяди Фрэнка, державшего киоск в Брикстоне. Но было ли это правдой? А в прошлую пятницу он принес ей к ужину копченую семгу, объяснив, что ее дал ему дядя Джо, у которого кафе на Килбурн-уэй. Но ломтики, такие влажные, такие нежные, были переложены вощеной бумагой, а белый лоток, на котором они лежали, очень уж напоминал те, на которые она безнадежно взирала в магазине «Маркс и Спенсер», — разве что этикетка была оторвана. Усевшись напротив, Даррен наблюдал, как она ела, но когда она попыталась угостить и его, скроил гримасу отвращения, продолжая, однако, смотреть на нее с сосредоточенным, почти сердитым, удовлетворением; так, подумалось ей, мать могла бы смотреть на выздоравливающего ребенка, поглощавшего свой первый после болезни кусок. Тем не менее она съела рыбу и, продолжая нёбом ощущать ее изысканный вкус, сочла, что было бы вопиющей неблагодарностью учинить ему допрос в такой момент. Конечно, она заметила, что мальчик делал ей подношения все чаще. Если принесет еще что-нибудь, придется с ним поговорить, решила мисс Уортон.

Внезапно Даррен издал громкий клич, бешено помчался вперед и, подпрыгнув, обеими руками ухватился за нависающий над дорогой сук, дрыгая тонкими ногами. Белые кроссовки на толстой подошве казались несообразно тяжелыми для таких костлявых ног. Парнишке были свойственны подобные приступы внезапной активности: он мог убежать вдруг вперед, спрятаться в кустах и выскочить на нее оттуда; одним махом перепрыгивал через широкие лужи; обшаривал траву в поисках пустых бутылок и жестяных банок и с отчаянной силой швырял их в воду. Мисс Уортон притворялась испуганной, когда он выпрыгивал на нее из засады, кричала, чтобы был осторожнее, когда он взбирался на дерево и, раскачиваясь на простертой над каналом ветке, касался воды ногами. Но на самом деле ей нравилось, когда он был веселым, потому что порой он впадал не то чтобы в уныние, а, скорее, в какую-то летаргию. Вот и сейчас, наблюдая за тем, как он по-обезьяньи гримасничает, вцепившись руками в сук и неистово раскачиваясь на нем, глядя на обнажившуюся в зазоре между курткой и джинсами мерцающую клетку нежных детских ребер, она ощутила прилив любви, болезненный, как укол в сердце. И вместе с этой болью снова вернулась тревога. Когда он спрыгнул на землю, она спросила: