Пристрелите бешеного пса
Шрифт:
— Полкаша, Полкаша, иди сюда!
Близнецы позвали пса, он поднял голову, но не вскочил, как в прошлый раз. Голоса маленьких друзей не сразу пробились сквозь лихорадочные метания множества мыслей, одолевавших его. Мыслей уже вполне человеческих, а потому горьких, безнадежных.
— Может, он заболел? — предположил Дима.
— Мы тебе колбаски принесли, Полкаша. Иди сюда, — позвал Женя.
Пес завилял хвостом. Только теперь он вспомнил, что голоден, — хозяин куда-то утром ушел, а его, как часто бывает, покормить забыл. Впрочем, какая это чепуха в сравнении с тем колючим клубком проблем, который засел в голове, не дает даже спать по ночам.
Полкан взял из руки Жени кусок вареной колбасы, дважды тернул его мощными челюстями и проглотил. Второй кусок, который припас ему Дима ,жевал медленнее, с благодарностью поглядывая на близнецов умными карими глазами. Вот кто понимает его без всяких слов! Как бы он хотел жить по ту сторону забора — играть с этими славными ребятишками, гоняться наперегонки, слушать их голоса, похожие на щебетание птиц.
Захотелось пить — теперь уже по–настоящему. Полкан подошел к жестянке, наклонился. Из тихой воды на него глянула косматая морда — противная ненавистная собачья морда! Он рыкнул — безнадежно и отчаянно, ударом лапы опрокинул жестянку. Нет, нет выхода! Так и сидеть его новой душе в теле зверя: грызть кости, скулить и лаять, греметь проклятой цепью.
Полкан в порыве гнева припал к земле, завертел головой, пытаясь задними лапами содрать с себя ошейник.
— Что с ним? — удивился Дима.
— Откуда я знаю, — ответил брат. — Может, колючка какая. Видишь — достает что-то.
— Я спущусь туда, помогу, — Димка уже лез через заборчик.
Женя испугался:
— А вдруг тебя Хмырь увидит. Помнишь, как он орал? Не лезь!
— Его дома нет. — Брат уже был возле пса, прижал его голову к себе, — ощупывая шею. — Я утром из окна видел — он на остановку шел.
Полкан вдруг напрягся, вырвался из ласковых рук мальчика.
— Что с тобой, Полкаша? — приговаривал Димка. — Ты заболел? Тебе давит ошейник?
Полкан, глядя куда-то в сторону, зарычал. Тревожно и недоуменно, очевидно, не зная, как ему поступить.
— Атас, Димка! — заорал вдруг Женя. — Тикай! Тикай скорей!
Панков запер за собой калитку и машинально глянул на свою любимицу–грушу. Деревце стояло свежее после ночного дождя. Но вот плоды… Александр Фомич не поверил своим глазам: трети груш на ветках не было. В следующий миг он увидел возле дерева одного из близнецов. Рядом с ним — Полкан. Ах ты тварь продажная! Эти паразиты весь сад обнесли, а ты с ними лижешься!
Не зная, что он сделает дальше, Панков ухватил арматурный прут, целый пук которых валялся уже несколько лет возле ворот, — с тех пор как бетонировал во дворе дорожки, и крадущимися шагами заспешил к груше.
Что-то закричал другой близнец, который стоял на штабеле досок за забором. Зарычал Полкан.
«Увидел хозяина, сволочь, — так сразу про службу вспомнил».
Панков близнецов не различал, потому и рявкнул нечто абстрактное:
— Попался, поганец! Вот я тебе сейчас задам!
Он поднял железный прут — попугать, ударить, сам еще не знал. И тут черное тело пса взвилось в воздух, крепкие челюсти сомкнулись на руке, которая сжимала прут. От неожиданности и боли Александр Фомич вскрикнул, арматурный прут упал на землю. Полкан, хрипло и грозно рыча, отпустил руку хозяина.
Панков не видел, как до смерти перепуганный Димка в одно мгновение взобрался на забор, как они с братом скатились с досок в свой палисадник. Все, что жило в нем последнее время, — тревоги лунных ночей, тень Евдокии, то и дело неслышно встающая за спиной и напоминающая об упаковке с нитроглицерином, которую он выбросил в нужник еще до приезда «скорой», ее сволочные дети, сегодняшние пустые хлопоты, сберкнижки, завещания, банка липового меда, которую считай что выбросил, груши «бере Александр» и предательство пса — все это вдруг закипело в нем, поднялось черной пеной — так взбухает, выплескиваясь, молоко на плите. И столько в том коктейле вызрело злобы, ожесточения, ненависти, что Панков почувствовал себя перезревшей грозовой тучей. Ему показалось: если он сейчас, сию секунду не разрядится, не вгонит в кого-либо, во что-либо этот черный заряд — разорвет его самого.
Он снова подхватил арматурный прут и со всего размаху ударил им Полкана по голове — раз, другой, третий.
Задыхаясь, брызжа слюной, он приговаривал. Не приговаривал, выдыхал, словно мясо рубил:
— Ах ты падла! Ах ты дрянь! Ты — на хозяина?! Не на вора — на хозяина?!
Кровь запила псу глаза. Оглушенный, он замотал головой, а близнецы с общим ором: «Мамочка, он его убьет!» бросились к своему дому.
Александр Фомич не понял, на каком ударе произошло замыкание, разряд. Его вдруг ударило — будто током, но иначе, страшней, так что он весь скорчился, сжался, скукожился. Руки онемели, куда-то девались. Железный прут со звоном упал на бетонную дорожку. Его выворачивало, сжимало, но без боли — так, будто он превратился в кусок пластилина и кто-то неведомый мял его, как хотел, лепил из него нечто. Но что, что?
А бедный Полкан инстинктивно рванулся в сторону, стал на задние лапы, замахал передними, стараясь стереть заливающую глаза кровь.
Он не поверил себе, когда это вдруг удалось.
Еще больше ужаснули его собственные лапы. Их вид. Это были… человеческие руки. Правда, необычные, покрытые черной шерстью, но шерсть на глазах бледнела, отваливалась. Так же порциями, толчками уходило сознание. Он терял кровь и вместе с ней терял силы. Но как только Полкан осознал, что у него наконец есть пальцы и что они способны двигаться, он судорожно зашарил ими по шее, нашел защелку ошейника и, раздирая себе нежную человеческую кожу, сорвал его, а затем рухнул в еще мокрые от ночного дождя астры.
Александр Фомич еще больше взбеленился от неожиданного и непонятного приключения. Он хотел выругаться матом, закричать, но из груди, в которой странным образом шевелились и переставлялись ребра, вырвалось лишь отчаянное и злобное рычание, а затем — от испуга, от злобы, что ли — к полуденному небу вознесся такой вой, что в нем уместились все плачи всех псов Земли за ее усопшими и вся тоска лунных ночей, которая неизвестным нам способом умещается только в собачьем сердце.
В райотдел милиции позвонили после полудня:
— Ой, людоньки! — взывал женский голос. — Приезжайте скорее. У нас, у соседа во дворе… Там такое. Там убийство!
— Гражданочка, —строго сказал дежурный и, глянув на работающий магнитофон, подвинул к себе журнал регистрации сообщений. — Не нервничайте, гражданочка. Укажите, во–первых, адрес. Во–вторых, изложите вкратце суть…
— Я и говорю: у соседа, в палисаднике, голый мужчина лежит. Парень. С разбитой головой. Прямо в цветах. А во Дворе пес мечется. Сбесился — пена изо рта. Говорю вам — бешеный. И рубашка на нем, прости господи. Клетчатая…