"Притащенная" наука
Шрифт:
В.И. Вернадский внимательно проштудировал это собрание сочинений «диалектиков» и 28 февраля 1932 г. оставил в дневнике такую запись: «Читать нельзя: больное, невежественное. Для психиатра. Картина морального разложения… Убогие люди и полное отсутствие понимания научной работы» [384] .
Всю эту философскую ветошь мы описали потому, что именно ею пользовался Лысенко; только прикрывшись ею, он был способен скрыть немощь своего «учения». На самом деле, учение Лысенко выросло из «мичуринской биологии», а она являлась не столько биологической, сколько социологической схемой [385] . Суть ее такова: все живое – это продукт среды, а среда поддается целенаправленному изменению (вспомним сталинские планы преобразования природы), отсюда непреложный вывод: все живое также поддается направленному изменению, т.е. если
[384]Савина Г.А. Чистые линии… Указ. соч. С. 17.
[385]Батыгин Г.С. Советская социология на закате сталинской эры (несколько эпизодов) // Вестник АН СССР. 1991. № 10. С. 90 – 107.
Так, отвергнув хромосомную теорию наследственности, Лысенко предположил, что «наследственность – это всеобщее внутреннее свойство живой материи и, как таковое, оно не требует наличия особой, передаваемой между поколениями, генетической системы, локализованной в хромосомах» [386] . Что же касается внутриклеточных носителей наследственности – генов, то это воспринималось Лысенко и его бойцами не иначе, как враждебная вылазка буржуазной науки, подсовывающая честным советским ученым то, что и увидеть нельзя. «Что это еще за ген, кто его видел? – говорил Лысенко. – Кто его щупал? Кто его на зуб пробовал?» [387] .
[386]Медведев Ж. Взлет и падение Лысенко. История биологической дискуссии в СССР (1929 – 1966). М., 1993. С. 44.
[387] Там же. С. 47.
Первым из крупных русских биологов увидел в дарвинизме всего лишь «кальку» с марксизма К. А. Тимирязев. Сталин, не очень-то вникая в разницу между ламаркизмом и дарвинизмом, понял для себя главное – наследование приобретенных признаков (ламаркизм) «сродно» марксизму. Значит это учение свое, марксистское. А то, что генетика все это отрицает, лишний раз доказывает, что правильно мы ее бьем, наука эта – враждебная, сельское хозяйство на нее опираться не должно. Разобраться в этих примитивных логических двухходовках нашему герою труда не составило. Тем более ему даже лоб морщинить не пришлось. За него теперь это делал гений диалектической демагогии И.И. Презент. Он тонко учуял, где лучше используют его дарование профессионального юриста, предложил себя Лысенко, а тот, само собой, принял это бесплатное подношение. Теперь он мог спать спокойно – ничего лишнего, даже в полемическом запале, он более не ляпнет.
Именно Презенту мы обязаны термином «мичуринская биология», которым, как хлыстом, стегали генетиков на сессии ВАСХНИЛ 1948 г. [388] .
Забегая вперед, скажем, что полную никчемность философского обоснования «мичуринской биологии» и измышлений самого Лысенко об отсутствии внутривидовой борьбы выявили дискуссии 1947 г. в Московском университете. Лысенко, хотя и был в те годы почти непререкаемым оракулом, тем не менее по этому тезису не нашел поддержки в университетской среде. Против него выступили академик И.И. Шмальгаузен, профессора А.Н. Формозов, Д.А. Сабинин и др. Сторонники Лысенко предпочли молчать. Они-то все прекрасно понимали, в какую лужу может посадить их не знавший тормозов и не страдающий излишней образованностью лидер.
[388]Колчинский Э.И. В поисках Советского «союза» философии и биологии (дискуссии и репрессии в 20-х – начале 30-х гг.). СПб., 1999. С. 17.
Лысенко так был уверен в своей правоте и безнаказанности (для того времени подобное казалось почти невероятным!), что не заметил крупной политической ошибки в своем, казалось бы, чисто биологическом тезисе.
На самом деле, отрицая внутривидовую борьбу, Лысенко тем самым отрицал и борьбу классовую, т.е. ниспровергал самого Маркса, ведь классы – это разные социальные группы внутри одного вида – Homo sapiens. Авторитет Лысенко (и без того липовый) после этой дискуссии резко упал [389] .
[389]Медведев Ж. Указ. соч.
А как же он сумел все же заработать этот свой авторитет? Когда рушили основы всего, революционность – в слове, позиции, деле – была маяком, освещавшим дорогу толпе. Лысенко в своем деле и стал таким маяком. Ведь он ниспровергал основы буржуазной биологической науки и потому для подраставшего поколения биологов советской выучки стал объектом подражания.
Да и работал он также по-новому, не утруждая себя проверкой и перепроверкой единожды полученного результата. Зачем? Когда можно использовать другой, более действенный, а главное – более быстрый путь.
Протрассировать его не сложно: сначала Лысенко осеняет некая идея, он призывает легковерного журналиста местного значения и тот сочиняет панегирическую статью о революционном методе молодого советского биолога. Затем этот биолог знакомит со своим «открытием» коллег.
Его сотрудники также времени даром не теряли: они подтягивали факты до нужных их кумиру результатов. Затем следовала еще одна газетная публикация уже в центральной партийной печати. После чего Лысенко чаще всего держал победную речь перед «аппаратом». И наконец победные реляции: награды, должности и т.п.
Думаете, все это надуманное ёрничество? Отнюдь. Именно таким манером был внедрен в массы колхозников и одновременно в головы партийных чиновников его печально знаменитый «метод яровизации».
Дело было так. Зимой 1928/29 г. отец Лысенко припрятал от «коллективизаторов» два мешка озимой пшеницы. Они благополучно перезимовали под снегом (зима была теплой), весной проросли. Лысенко старший взял их да и высеял – больше-то все равно нечего. А они дали более чем приличный урожай. Еще пшеница на поле колосилась, а центральные газеты летом 1929 г. наперебой печатали статьи об успехе Лысенко (сына, само собой) – «ударника социалистического переустройства деревни». Именно «метод» обработки семян озимой пшеницы холодом Лысенко и назвал «яровизацией», ибо, по его разумению, таким манером озимые сорта становились яровыми.
Итак, научное открытие (если оно имело место) было обнародовано не в научном специальном журнале, а в газете! Как пишет В. Сойфер – и он абсолютно прав! – это уникальный в истории науки факт [390] .
Все это, заметим, не случайно. Лысенко обладал уникальным нюхом на конъюнктуру, он почти никогда его не подводил. Он знал, что в СССР для успеха притащенной советской науки куда важнее, если о научном результате протрубят газеты, чем любой, даже самый престижный, научный журнал. Ведь страной правила одна партия, у нее была одна «Правда», и публикация в ней становилась законом и одновременно указующим перстом. Если «Правда» похвалит, научные журналы отреагируют как надо. В этом можно было не сомневаться. Лысенко все это, повторяю, знал превосходно и подобные спектакли ставил не хуже К.С. Станиславского [391] .
[390]Сойфер В. Власть и наука. Указ. соч.
[391] Вообще, Лысенко вскоре понял, что холодом надо обрабатывать семена яровых, про свой «опыт» с озимыми заставил забыть, ибо у других он ничего не дал.
Доложив о своих экспериментах по яровизации в Наркомземе, Лысенко сразу добился желаемого: яровизация тут же приобрела «характер всесоюзной политической кампании» [392] . Началась она в 1930 г. Уже в 1931 г. Лысенко наградили орденом Трудового Красного Знамени. Площади под посевами яровизированной пшеницы к 1937 г. достигли 10 млн га. С 1935 г. Лысенко стал издавать журнал «Яровизация». В нем печатали только его сподвижников.
Почему нарком Я.А. Яковлев поддержал Лысенко, несмотря на открытые предостережения Н.И. Вавилова? Причина проста: он отвечал за дело, в котором ничего не смыслил, – характерный стиль управления народным хозяйством! Причем отвечал в годы, когда шла ускоренная насильственная коллективизация, в стране был страшный, спровоцированный этим партийным начинанием, го- лод [393] . И в задачу его Наркомата входило получение вполне сносного урожая в полностью недееспособных коллективных хозяйствах. За это дело Яковлев отвечал головой.