Притяжение
Шрифт:
— Ты сам говорил, что моё неподчинение тебя заводит, — вспыхнула я.
— Ещё как заводит, — усмехнулся Руслан, и, встав на колени, быстро расстегнул рубашку, скидывая её на пол, — я думаю, после родов, я тебя из койки месяц не выпущу. И это будет не лайтовый трах, царица. Я припомню тебе все твои косяки.
Я прикусила губу, чувствуя, как внизу живота, натянулась щекочущая боль.
— А может, ты меня простишь, — пролепетала я.
— Потом обязательно, а пока… — он не договорил, стянул с меня домашние шорты, вместе с бельём, прямо физически обжигая взглядом обнажённую плоть, — давай, сядь сверху, царица.
Он
— Давай ниже, царица, — прохрипел он, вдавливая ладони в мои бёдра, и так же бесстыдно смотрел на мою раскрытую промежность.
Я вцепилась в изголовье, чтобы хоть как-то сохранить равновесие, потому что голова шла кругом, от забурлившей в венах крови.
Я медленно, повинуясь давлению его рук, опускалась вниз, с нарастающим возбуждением смотря, как его лицо скрывается под моими расставленными ногами и выпирающим животиком.
А Руслан всё давил на мои бёдра, побуждая быть смелее, прижиматься ещё теснее, особенно когда его язык дотянулся до клитора. Губы тут же сошлись на нём, втянув его в горячий рот, и я непроизвольно застонала и повела бёдрами. Его язык, то медленно, то ускоряясь, кружил по чувствительной плоти, губы мягко массировали клитор, а руки широко разводили ягодицы.
Все мои переживания, терзания, мысли, смело этим горячим напором. Разметало, выкрошив в пыль. Не осталось ничего, и никого, только мы в целом мире. И так было всегда. Руслан всегда умел заслонить собой всё пространство, стать целой вселенной для меня, утянуть в свой грешный рай.
Я выгибалась, насколько мне позволял живот, и постоянно ёрзала и крутилась на его лице, уже совершенно не заботясь о том, что он может задохнуться. Он чётко контролировал меня, и приподнимал, если я, забывшись, напирала особо сильно.
Теперь я чувствовала, как его язык ритмично погружается в меня, а его пальцы между тем, проникают в меня сзади, сразу два. И эта боль от тугого проникновения, и жаркие поцелуи, сводили меня с ума. Заставляли задыхаться, улавливать маленькими глотками кислород, в перерывах между стонами, и сходить с ума, от этой откровенной и порочной ласки.
Я чувствовала, как между ног становиться всё жарче, и влажнее, а давление на анус, перестало приносить дискомфорт. Низ живота натянулся сладкой болью, а грудь топорщилась сосками, и когда я прикоснулась к одной из них, сжав и без того твёрдую вершинку, меня тут же прострелило удовольствие, и дрожью понеслось по телу, вынося меня за пределы этого мира.
Вцепившись в изголовье кровати, я, не стесняясь, громко кричала, сотрясаясь, и ловя всё новые оттенки удовольствия, которое прошивало меня яркими вспышками. Я содрогалась, чувствуя, как расслабляются все напряженные мышцы, как разгорячённую кожу холодит витающей в комнате воздух. Моё тело вибрировало, а душа парила где-то высоко, ощущая полное единение с этим миром.
— Боже, как же я люблю тебя, — вырвалось из меня со стоном блаженства, когда я неконтролируемо, начала заваливаться в бок. Из тела словно выкачали всю энергию, и сил держать себя в вертикальном состоянии больше не было, да и не зачем уже.
Руслан придержал меня, но траекторию не поменял. Я завалилась на бок, и блаженно улыбнулась.
— Ты не ангел, ты бог, — усмехнулась я.
— Бог
— Ага, — фыркнула я, — бог секса.
Руслан навис сверху, и мягко вошёл в мою податливую плоть. Тело лениво отреагировало на вторжение, ловя уже затихающие афтершоки оргазма, но всё же оживая, от этих медленных, размеренных толчков.
Руслан смотрел пристально, в полумраке комнаты, я видела светлый абрис его лица, темнеющие провалы глаз. Ореол, словно смоляных, чёрных волос над головой, точно это его своеобразный нимб, который совсем не светлый. Губы терялись в такой же тёмной бороде. Он склонялся надо мной, большой, сумрачный, порочный, и был мне самым родным.
Я с какой-то нереальной радостью, ловила все его движения в себе, цеплялась за твёрдые плечи, гладила горячую кожу, и готова была отдать ему всю себя без остатка. Я никогда в жизни не испытывала таких чувств к мужчине. Никогда мне не хотелось погрузиться в него полностью, быть частью него. А сейчас, особенно после всех этих признаний, после ласк и просто дикого оргазма, меня просто жгло чувство принадлежности к этому мужчине. И я вдруг поняла его слова о том, что я его поработила. Ведь он тоже взял меня в плен. Мою душу, сердце, тело, весь мой разум. Смогу ли я выжить без него. Выжить смогу, но жить навряд ли.
— Руслан, — шепнула, задыхаясь, и потянулась к нему, чтобы обнять, чтобы коснуться горячей кожи, вдохнуть жаркий и терпкий аромат. Зарыться в крепких объятиях, потому что даже это минимальное расстояние тяготит. Хочется ближе, теснее, жарче.
— Я знаю, царица, — выдохнул он сдавленно, наращивая темп, и нежно прижался губами к моим, — знаю… и меня просто распирает, и рвёт на части… — горячий шёпот касается моих щёк. — Мне так мало тебя… каждый раз мало… — его сильные руки сжимают мои бёдра, направляя на себя, — ты же моя, царица, а мне всё равно мало…
— Бери всё, что хочешь, — я глажу его.
— Я уже взял, но насытиться не получается, — словно стон раненого зверя, и горячее семя меня заливает изнутри.
Он выдыхает жарким дыханием мне в лицо, и прикрывает глаза, а я глажу его напряжённые плечи, понимая, что сегодня хоть немного заглянула за его броню.
Его мир тёмен и порочен, но честен, прямолинеен. Он не близок мне, но я исправлю это, я уже исправляю.
29
— Ты прав был дед, когда говорил, что у каждого есть свой предел, — пробормотал Руслан, смахивая с гранитной плиты, налетевшие иглы, от растущей неподалёку ели. — Она мой предел, дальше только пустота. Дальше только погибель.
Руслан поднялся с корточек, стряхнул невидимые пылинки с брюк. Поправил охапку гладиолусов, со стороны бабки.
Они с дедом были похоронены рядом, и имели одну гранитную плиту на двоих.
День его рождения выдался солнечным и тёплым. Сегодня ему исполнилось тридцать один.
Вика настояла на соблюдение традиции, которую он установил сам, хотя было видно, что не особо её понимала, но молчала.
Её он на кладбище не пустил, оставил в машине с Антохой, а сам, подхватив длинный букет из равного количества белых гладиолусов, которые так любила его бабка при жизни, пошёл к кованым воротам, которые вели на старое кладбище. Дед же его при жизни любил нюхательный табачок. Для него тоже была захвачена новая пачка, а ещё чекушка коньяка, чтобы помянуть покойников на месте.