Приваловские миллионы. Хлеб

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Этот интересный разговор, походивший на испытание Привалова по всем пунктам, был прерван восклицанием Nicolas:

– А вот и дядюшка!..

В дверях гостиной, куда оглянулся Привалов, стоял не один дядюшка, а еще высокая, худощавая девушка, которая смотрела на Привалова кокетливо прищуренными глазами. «Вероятно, это и есть барышня с секретом», – подумал Привалов, рассматривая теперь малороссийский костюм Аллы. Дядюшка Оскар Филипыч принадлежал к тому типу молодящихся старичков, которые постоянно улыбаются самым сладким образом, ходят маленькими шажками,

в качестве старых холостяков любят дамское общество и непременно имеют какую-нибудь странность: один боится мышей, другой не выносит каких-нибудь духов, третий целую жизнь подбирает коллекцию тросточек разных исторических эпох и т. д. Оскар Филипыч, как мы уже знаем, любил удить рыбу и сейчас только вернулся с Аллой откуда-то с облюбованного местечка на реке Узловке, так что не успел еще снять с себя своего летнего парусинового пальто и держал в руках широкополую соломенную шляпу. Привалов пожал маленькую руку дядюшки, который чуть не растаял от удовольствия и несколько раз повторил:

– Да, да… я слышал о вашем приезде… да!..

– Моя вторая дочь, Алла, – певуче протянула Агриппина Филипьевна, когда дядюшка поместился с своими улыбками на диване.

Привалов раскланялся, Алла ограничилась легким кивком головы и заняла место около мамаши Агриппина Филипьевна заставила Аллу рассказать о нынешней рыбной ловле, что последняя и выполнила с большим искусством, то есть слегка картавым выговором передала несколько смешных сцен, где главным действующим лицом был дядюшка.

Появилось кофе в серебряном кофейнике, а за ним вышла красивая мамка в голубом кокошнике с маленьким Вадимом на руках.

– Обратите внимание, Сергей Александрыч, на это произведение природы, – говорил Nicolas, принимая Вадима к себе на руки. – Ведь это мой брат Вадишка…

– Ах, Nicolas, – кокетливо отозвалась Агриппина Филипьевна, – ты всегда скажешь что-нибудь такое…

– Я, кажется, ничего такого не сказал, мутерхен, – оправдывался Nicolas, высоко подбрасывая кверху «произведение природы», – иметь младших братьев в природе вещей…

– О, совершенно в природе! – согласился дядюшка, поглаживая свое круглое и пухлое, как у танцовщицы, коленко. – Я знал одну очень почтенную даму, которая…

Публика, собравшаяся в гостиной Агриппины Филипьевны, так и не узнала, что сделала «одна очень почтенная дама», потому что рассказ дядюшки был прерван каким-то шумом и сильной возней в передней. Привалов расслышал голос Хионии Алексеевны, прерываемый чьим-то хриплым голосом.

– Ах, это Аника Панкратыч Лепешкин, золотопромышленник, – предупредила Привалова Агриппина Филипьевна и величественно поплыла навстречу входившей Хионии Алексеевне. Дамы, конечно, громко расцеловались, но были неожиданно разлучены седой толстой головой, которая фамильярно прильнула губами к плечу хозяйки.

– Как вы меня испугали, Аника Панкратыч…

– Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, – хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка, старик, хлопая Агриппину Филипьевну все с той же фамильярностью по плечу. Одет

он был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. – Ох, уморился, отцы! – проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.

Кивнув головой Привалову, Хиония Алексеевна уже обнимала Аллу, шепнув ей мимоходом: «Как вы сегодня интересны, mon ange…» Лепешкин, как шар, подкатился к столу. Агриппина Филипьевна отрекомендовала его Привалову.

– А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, – говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. – Первеющий человек по нашим местам был… Да-с. Ноньче таких и людей, почитай, нет… Малодушный народ пошел ноньче. А мы и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и в лесу живем, а когда в городе дрова рубят – и к нам щепки летят.

Лепешкин приложил свое вспотевшее, оплывшее лицо к ручке Аллы, поздоровался с дядюшкой, хлопнув его своей пятерней по коленку, и проговорил, грузно опускаясь в кресло:

– Ох, изморился я, отцы… Жарынь!.. Кваску бы испить, Аграфена Филипьевна?..

– А ты ступай в кабинет ко мне, – предлагал Nicolas. – Там найдешь чем червячка заморить.

– Нно-о?.. и безногого щенка подковать можно?

– Конечно, можно.

– А вот мы ужо с его преподобием… – проговорил Лепешкин, поднимаясь навстречу подходившему на своих тоненьких ножках Ивану Яковличу. – Старичку наше почтение…

– Пойдем, пойдем, – отвечал Иван Яковлич, подхватывая Лепешкина под руку; рядом они очень походили на цифру десять.

– Какой забавный этот Аника Панкратыч, – проговорила Агриппина Филипьевна, когда цифра десять скрылась в дверях. – Алла, принеси Анике Панкратычу квасу, – прибавила она. – Он так всегда балует тебя.

– Ведь Лепешкин очень умен, – вставила свое слово Хиония Алексеевна. – Он только прикидывается таким простачком… Простой мужик – и нажил сто тысяч. Да, очень, очень умен!

В это время в кабинете Nicolas происходила такая сцена:

– Голубчик, Аника Панкратыч, выручи, – умолял Иван Яковлич, загнав Лепешкина в самый угол. – Дай мне, душечка, всего двести рублей… Ведь пустяки: всего двести рублей!.. Я тебе их через неделю отдам.

– Знаем мы вашу неделю, ваше преподобие, – грубо отвечал Лепешкин, вытирая свое сыромятное лицо клетчатым бумажным платком. – Больно она у тебя долга, Иван Яковлич, твоя неделя-то.

– Хочешь, на колени перед тобой встану, – только выручи…

– А ты как полагаешь: у меня для вашего брата вроде как монетный двор налажен?

– Голубчик, Аника Панкратыч, не ломайся… Ведь всего двести рублей!!. Хочешь, сейчас вексель в четыреста рублей подпишу?

– Нет, зачем пустое говорить… Мне все едино, что твой вексель, что прошлогодний снег! Уж ты, как ни на есть, лучше без меня обойдись…

– Ах, старый черт!.. – застонал Иван Яковлич, схватившись за голову. – Ведь всего двести рублей… ломается…

– Да на што тебе деньги-то?