Привести в исполнение
Шрифт:
– Фамилия, имя, отчество, год рождения, – бесцветно спросил Григорьев, лишь на миг оторвавшись от бумаг, чтобы сверить внешность Кадиева с фотографией на личном деле.
Сейчас выражение недовольства и отвращения на лице совершенно определенно относилось к предстоящей процедуре и своей роли в ней. Это ни для кого из присутствующих не было секретом: все знали, что Григорьев ни разу не получал доплату за участие в исполнениях, ставя своим отказом главбуха в тупик, – ведь списать заработанные деньги еще труднее, чем начислить незаработанные. Дело доходило до конфликтов, бухгалтер апеллировал к прокурору
Только Попов не знал этих подробностей, но у него самого и чувства и выражение лица совпадали с прокурорскими, да еще добавлялось напряжение в ожидании вспышки ярости обманутого Удава.
Но смертник вел себя спокойно, тихим голосом отвечал на поставленные вопросы, и предплечье у него было не железным, как час назад, а вялым и мягким, будто рукав набили ватой.
– Свой приговор знаете? – спросил Григорьев, убедившись, что перед ним действительно Кадиев.
– Знаю, – еле слышно выдавил Удав. – Расстрел…
– Кассацию подавали? – монотонно выполнял прокурор необходимые формальности.
– Подавал…
– Ответ знаете?
– Знаю… Отказали…
– Прошение о помиловании подавали?
Смертник попытался что-то сказать, но не смог и только кивнул.
– Ответ знаете?
Григорьев двинул к себе растопыренной ладонью с мозолью от ручки на среднем пальце бланк Президиума Верховного Совета с коротким машинописным текстом, заверенным лиловым оттиском герба республики. Если бы Кадиев был примерным семьянином, активным общественником, студентом-вечерником, политинформатором, до грыжи надрывал пуп у себя на стройке – никогда его имя не оказалось бы в таком документе с хорошо известной всем подписью и огромной, в полтора раза больше обычной, печатью. Попов подумал, что именно эта бумага придает необратимость решению суда.
Смертник прохрипел и покачал головой.
– В помиловании вам отказано, приговор будет приведен в исполнение немедленно! – грубо сказал Григорьев, не сумев выдержать отстраненно-безразличного тона, и, подняв голову, с вызовом посмотрел на смертника.
Попов напрягся.
– Не надо, – просипел Удав. – Это не я… Оговорил себя, заставили… Сейчас всю правду скажу… Ловите тех, настоящих…
Голова у него тряслась, по щекам лились слезы. Раздался звук – будто, придерживая пробки, кто-то открыл несколько бутылок шампанского. В подвале завоняло испражнениями.
– Обосрался, сволочь, – холодно сказал Викентьев, и Валера Попов понял, что именно он будет исполнять приговор. – Значит, жить хочешь… А те, кого убивал, – не хотели?
– Не я-я-я, ва-а-а, – бессвязно мычал Удав. У него вдруг началась сильная икота, так что дергалось все тело.
У Попова закружилась голова. Больше всего на свете ему захотелось оказаться за много километров от страшного подвала и начисто забыть о событиях сегодняшней ночи. Но это было невозможно. Поэтому он хотел, чтобы все кончилось как можно скорее.
Сергеев развернул икающего Удава, и вцепившийся в ватную руку Попов повернулся вместе с ним, оказавшись перед проемом, ведущим в еще одну, совершенно пустую комнату. Он понял, что Удава надо завести туда. Зажатый между третьим и четвертым номерами смертник не сопротивлялся, но, когда переступил порог и
– Подождите, хоть минутку дайте! Минутку пожить! Что вам стоит?!! – Удав почти визжал.
Сергеев рывком сдвинул его на метр вперед, и Попов качнулся следом, с трудом удержавшись на ногах. Перед глазами все поплыло.
– Двадцать шесть! – сказал Сергеев, но Валера его не понял, и тот раздраженно крикнул: – Отстранись подальше!
Не выпуская ватную руку, Валера шарахнулся в сторону, в тот же миг раздался негромкий треск, словно кто-то чихнул или откашлялся два раза подряд. Удав повалился вперед и дернул ногами. Резиновая калоша отлетела к стене, по гладкой розовой подкладке было видно, что она почти новая. Попов перевел дух. Все! Трупов он навидался, а самое страшное – позади. Хотя… Он понял, что боится обернуться и увидеть Викентьева. Да и всех остальных… Удав дернулся еще раз.
– Готово, – деловито сказал знакомый голос. – Иди, дохтур, удостоверяй…
Периферическим зрением Попов увидел обтянутую защитной тканью руку, которая сноровисто, одним движением задрала куртку Удава и замотала ею простреленную голову. Медленно-медленно, чтоб не выплеснулись подступающие к горлу внутренности, четвертый номер обернулся.
Сейчас Иван Алексеевич Ромов не был похож на добродушного старичка, да и вообще не выглядел стариком. Морщинистая обвислая кожа разгладилась и обтянула скулы, нижняя челюсть мощно выступала вперед, будто в ней заново выросли крепкие зубы, способные играючи дробить мозговые кости из борща, наголо очищать от изоляции провод полевой связи и намертво зажимать клинок десантной финки. И взгляд восстановился давешний – прямой, жесткий, с многозначительным прищуром. В правой руке он держал какой-то странный предмет, и Попов вглядывался в него с болезненным любопытством, как хирургический больной, пытающийся рассмотреть инструменты, которыми будут кромсать его тело и копаться во внутренностях.
– Чего там смотреть, – брезгливо отозвался клетчатый толстяк. – Не видел я их, что ли? Если тампон нужен, скажи…
– Лучше, конечно, поставить, – рассудительно сказал Иван Алексеевич. – Я ведь два раза дал, чтоб наверняка…
Приготовив ватно-марлевый тампон и резиновый жгут, Буренко обошел исполнителя, по-хозяйски отстранил Попова и склонился над тем, что еще пару минут назад являлось осужденным Кадиевым по прозвищу Удав.
Попов вдруг очень отчетливо ощутил, что необратимость процедуры обеспечила не официальная бумага с огромной печатью, которую могла отменить другая, не менее важная, а неожиданно помолодевший Наполеон с его непонятным инструментом, потому что последствий их совместных действий не могла изменить никакая сила в мире.
– Что это у вас за машинка? – не удержавшись, спросил Попов.
– Спортивный, «марголин» малокалиберный, – охотно пояснил Ромов. – Помнишь банду Филина? Они к нему глушитель сделали. А Фаридов придумал из него работать, первых мы «филинов» и исполнили. Очень удобно, и шума меньше, и почти не брызгает… А это я уже сам додумался: защитный экранчик на зажимах, а тут окошечко из плестиглаза, чтобы целиться… Видишь, немного все-таки попало. – Наполеон пальцем стряхнул капли с прозрачного пластика. – А раньше – прямо в рожу…