Привидения и жертвы
Шрифт:
Я вернул ему ключи, заверил, что любопытство мое полностью удовлетворено, и уже собрался было вкратце пересказать все происшедшее, но тут мистер Дж. остановил меня и сказал, хотя и весьма вежливо, что его более не интересует тайна, которую никто не смог разгадать.
Но я твердо решился поведать ему по меньшей мере о двух письмах, с содержанием коих ознакомился, а также об их удивительном исчезновении, а затем осведомился, не адресованы ли послания той самой женщине, которая умерла в доме, и не содержит ли ее биография каких-нибудь фактов, по возможности подтверждающих черные подозрения, основания для которых дают письма. Мистер Дж. слегка удивился, подумал несколько мгновений и ответствовал:
— Я плохо осведомлен о прошлом этой женщины; повторю лишь,
— Скажу, что я убежден: если мы доберемся до сути таинственных происшествий, мы обнаружим влияние человеческого фактора.
— Как! Вы полагаете, что все это мошенничество? Но зачем?
— Нет, не мошенничество в обычном понимании этого слова. Если мне вдруг случится заснуть крепким сном, от которого вы не сможете меня пробудить, но во сне я отвечу на ряд вопросов с точностью, на которую не претендую в состоянии бодрствования: скажу вам, сколько денег у вас в кармане, или, допустим, подробно опишу ваши мысли — это ведь нельзя счесть мошенничеством точно так же, как нельзя счесть и сверхъестественным явлением. Я, сам того не осознавая, окажусь под гипнотическим влиянием, подчинившим меня на расстоянии, по воле человека, получившего надо мною власть в силу уже состоявшегося общения.
— Но если гипнотизер умеет таким образом влиять на живое существо, вы полагаете, что гипнотизер может воздействовать также и на неодушевленные предметы: двигать кресла, открывать и закрывать двери?
— Либо заставлять наши органы чувств воспринимать иллюзию как реальность — мы ведь никогда не общались с лицом, на нас воздействующим?
— Нет. Гипнозу в обычном понимании этого слова подобное не под силу; но, может статься, на свете существует сила, схожая с гипнозом и далеко превосходящая его. То, что в старину называлось Магией. Я не утверждаю, что такой силе подвластны все неодушевленные предметы без исключения; но даже будь это так, это не противоречило бы законам природы. Речь идет всего лишь о редкостном врожденном свойстве, каковое может проявляться в конституции, наделенной определенными особенностями, и развиться до исключительных пределов посредством долгой практики. Согласно весьма древней, хотя и позабытой теории, относительно которой я не рискну высказывать своего мнения, подобная сила может распространяться и на мертвых, то есть, на определенные мысли и воспоминания, сохранившиеся у покойников, а также способна явить нашим органам чувств не то, что следует называть Душой и что человеку неподвластно, а что скорее фантом, отображение всего наиболее суетного и "приземленного" на этой земле. Но сверхъестественным явлением я подобную силу не сочту.
Позвольте мне проиллюстрировать мою мысль, сославшись на некий эксперимент: Парацельс называет его нетрудным, а автор "Литературных Курьезов" почитает правдоподобным. Вянет цветок; вы его сжигаете. Какие бы элементы не входили в состав цветка при жизни, они исчезли, рассеялись неведомо куда; вы не можете ни отыскать их, ни собрать заново. Но вы можете, при помощи химии, из пепла цветка возродить призрак цветка, в точности напоминающий живое растение. То же самое можно проделать и с человеком. Душа так же недоступна вам, как суть элементов цветка.
Однако вы можете вызвать призрак. Этот фантом, каковой люди суеверные почитают душой умершего, не следует смешивать с настоящей душой; перед нами всего лишь отображение бренной оболочки. И здесь, как в самых достоверных историях о привидениях и духах, больше всего потрясает нас отсутствие того, что мы зовем душой; то есть, высшего свободного разума. Эти призраки приходят
Американские духовидцы опубликовали целые тома сообщений потустороннего мира, в прозе и в стихах, каковые выдаются за откровения наиболее прославленных покойников Шекспира, Бэкона, Бог знает кого.
Однако даже лучшие образчики подобных посланий, безусловно, ни на йоту не превосходят высказываний любого нашего современника, образованного и наделенного умеренным талантом; они далеко уступают тому, что Бэкон, Шекспир и Платон говорили и писали при жизни. Что еще более примечательно, сообщения эти не содержат ни одной новой идеи. Так что, сколь удивительными не казались бы эти явления (допуская, что речь идет не о мошенничестве), я вижу многое, что философия могла бы оспорить, но ничего, что философии пристало бы отрицать то есть, ничего сверхъестественного. Перед нами всего лишь идеи, так или иначе (способ покамест не ясен) передаваемые от одного живого мозга к другому.
Неважно, что при этом происходит, самопроизвольно ли перемещаются столы, или демонические призраки являются в магическом круге, или лишенные тела руки возникают из ниоткуда и похищают материальные предметы, или Порождение Тьмы, вроде того, что предстало мне, леденит нашу кровь — я все равно убежден, что это лишь внешние воздействия, передаваемые, словно по электрическим проводам, от чужого мозга к моему собственному. У одних организмов задействован химический состав; конституция такого рода порождает химические чудеса; у других все обусловливают флюиды, назовем их электричеством; эти совершают чудеса электрические. Однако чудеса отличаются от Истинной Науки в следующем: они беспредметны, бесцельны, инфантильны, поверхностны. Они не дают эпохальных результатов, и, следовательно, мир их не замечает, а настоящие мудрецы их не поощряют. Однако я уверен: все, что я видел или слышал, исходит от человека, такого же, как и я; причем неосознанно, то есть конечных последствий медиум себе не представляет, и вот почему: рассказы очевидцев о пережитом никогда не повторяются, каждый видит что-то свое. Вспомните: ровно так же не случается того, чтобы двоим приснился один и тот же сон. Если бы речь шла о заурядном мошенничестве, оборудование обеспечивало бы приблизительно один и тот же эффект; если бы мы имели дело со сверхъестественным вмешательством, дозволенным Господом, оно непременно преследовало бы некую определенную цель. Эти явления не принадлежат ни к тому, ни к другому классу; я убежден, что рождаются они в чьем-то мозгу, ныне от нас удаленном; этот мозг порождал те или иные эффекты отнюдь не целенаправленно; происходящее только отражает его противоречивые, разнородные, спутанные, непостоянные, не вполне оформленные мысли; короче говоря, все это только грезы такого мозга, приведенные в действие и наделенные подобием субстанции.
Да, я верю в то, что мозг этот обладает немалым могуществом, что он может привести материю в движение, что он сосредоточие деструктивного зла; некая материальная сила, по всей видимости, убила мою собаку; вероятно, этой силы хватило бы и на то, чтобы убить меня, если бы я поддался страху в той же степени, что и бультерьер, если бы мой разум и моя решимость не уравняли чаши весов, так что моя воля сумела противостоять чужой.
— Оно убило вашу собаку! Какой ужас! В самом деле, странно, что ни одно животное, даже кошку, не удавалось удержать в этом доме. Там отродясь не водилось ни мышей, ни крыс.
— Низшие твари инстинктивно различают воздействия, угрожающие их жизни. Разум человеческий менее чувствителен, потому что сила сопротивления у него выше. Но довольно; вам понятна моя теория?
— Да, в общих чертах и я охотнее соглашусь с любой галиматьей (простите мне это слово), даже самой невероятной, нежели поверю в призраков и гоблинов, о которых нам прожужжали уши в детской. Но, так или иначе, а мой злосчастный особняк по-прежнему непригоден для жилья. Что мне прикажете делать с домом?