Привыкнуть друг к другу можно и без слов это совсем не долго
Шрифт:
Курс ритмики человеческого тела вел энергичный, взлохмаченный парень в рубашке цвета медного купороса, которая не шла ни в какое сравнение с деликатной синевой наших пиджаков и голубым тоном тщательно отглаженных блузок, это был безжалостный цвет, настолько насыщенный, что в сочетании с его ярко-желтыми брюками он вызывал ощущение прогремевшего рядом взрыва. Мы уставились на него, как если бы перед нами оказалась одна из тех ярких птиц, о которых рассказывают по телевизору в репортажах об Австралии или тропических лесах и в существовании которых сомневаться не приходится, но вообразить нечто похожее здесь никому не под силу, так мы и стояли, все двадцать пять сотрудников обслуживающего персонала немецкой железной дороги в своей повседневной одежде, которая была не чем иным, как формой, потому что ни у кого из нас просто нет времени постоянно переодеваться между работой и домом, мы просто не могли поверить, что кто-то может надеть нечто подобное, из-за своего наряда парень казался бледным. У него был громкий, немного утробный голос, он спросил, чего мы ожидаем от его курса, и все вежливо отвечали: новых импульсов, больше динамики, обрести собственный ритм. Я поняла, что все, кроме меня, уже побывали на подобных курсах, иначе они до таких вещей бы не додумались. Не знаю, пробормотала я, когда очередь дошла до меня. Это ему особенно понравилось, да, воскликнул он, тогда ты открыта для всего, и прозвучало это как поздравление, из-за этого ответа я оказалась объектом его пристального внимания,
Я ничего не смыслю в любви, даже когда вижу ее проявления с утра до вечера. Хотя большинство пассажиров путешествуют в одиночку, некоторые не расстаются мысленно со своими любимыми, с возлюбленной, мужем, женой, ребенком, они заходят в поезд, только что наспех позанимавшись сексом, выскочив из постели, вынув руки из-под чьей-то рубашки или юбки в темном углу, закончив мять чью-то грудь или просто подержав ребенка на руках, я не могу заглянуть другому в голову, но всегда вижу, когда у кого-то случилась любовь, любовь у них в пальто, телефонах, на кнопки которых они нервно нажимают, чтобы пальцы поскорее забыли ощущение прикосновения к коже, запыхавшись, они протягивают мне билеты и не смотрят на меня, им приятнее держать глаза закрытыми, глядя вслед любви.
Бывают и такие, которые не могут остановиться. Вдвоем они пробираются в туалеты для инвалидов, ликуя захлопывают дверь, ни вонь, ни мокрый пол, ни запах бытовой химии им не помеха, наоборот, они делают их любовь еще ярче или грязнее, кому что нравится, очередь перед туалетом, люди стучатся, я стучусь, но им все равно, скорее, наоборот. Или они поднимают подлокотники и придвигаются друг к другу, сидя в креслах, что непросто, потому что форма спинки кресла не позволяет использовать его иначе, каждый должен сидеть отдельно и прямо, но им до этого нет дела. Они льнут друг к другу, как в последний раз, и тут начинается представление. Они укрываются по пояс пальто, их руки исчезают под ним, они закрывают глаза, теребят друг дружку и всерьез полагают, что никто не догадывается, чем они занимаются, а их лица тем временем покрываются испариной. Тут уж я ничего не могу поделать, я могу попросить их предъявить билеты, могу этого не делать, им не помешаешь, они возятся под пальто, остальные пассажиры смотрят на них украдкой, произойдет ли что интересное, я тоже задерживаюсь рядом с ними дольше, чем полагается проводнице.
За столиком сидит маленькая девочка, одно их тех щуплых длинноволосых созданий, образ которых немыслим без наушников и плеера, я полагаю, что они слишком маленькие для таких игрушек, но кто бы меня спрашивал, к тому же я не очень хорошо умею определять возраст детей, они все время выглядят одинаково, а потом вдруг вырастают. Эта еще не выросла, маленькая, у нее на столе лежат конфеты, мармеладки с начинкой из ежевичного желе, которые я ужасно любила в детстве и ела в огромных количествах, они мне нравились, я их покупала и ела, вот так просто все было. Этот ребенок отправляет мармеладки в рот одну за другой, слишком быстро, если кто-то захотел бы узнать мое мнение, ведь вкуса не ощутишь, когда так заглатываешь, и я говорю ребенку: помедленнее, помедленнее, и думаю, что она испуганно посмотрит на меня снизу вверх, как большинство детей, которые даже поздороваться не могут или не хотят разжать челюсти, у них рот открывается только для мармеладок, открывается и закрывается, как пасть маленькой рептилии. Ребенок смотрит на меня снизу вверх, но не выглядит испуганным, кивает мне и улыбается, как будто она привыкла к подобным напоминаниям, ей совсем не нужно искать билет, он уже приготовлен и лежит рядом с упаковкой мармелада. Пожалуйста, говорит она и протягивает его мне. Она вежливая и совсем не робкого десятка, мне становится интересно, почему такая славная девочка едет одна в поезде, а еще мне становится интересно, на самом ли деле она так хорошо воспитана или только притворяется.
Дети в твоем возрасте не должны ездить одни, говорю я строго, это проверка, чтобы понять, как ребенок отреагирует, будет ли она мне дерзить, или, может быть, ее глаза наполнятся слезами, у детей все быстро меняется, они смотрят на тебя лучезарным взглядом, а через секунду от него не остается и следа, губы начинают трястись, слезы могут хлынуть совсем неожиданно, я об этом читала, им ничего не стоит расплакаться. Этот ребенок не плачет, вместо этого она, задумавшись на мгновение, кивает.
Я не понимаю, что она имеет в виду, то ли она считает, что я права, то ли она хочет меня задобрить, и усиливаю напор. Где твои родители. Я еду от мамы к папе, говорит она, и у меня на глаза мгновенно наворачиваются слезы, хотя, похоже, ребенок от этого не страдает, она смотрит на меня довольным взглядом, она вообще постоянно смотрит на меня и читает по моим глазам, что я хочу услышать и что собираюсь сказать, и, как только мои глаза увлажняются, я срочно отворачиваюсь, вижу в окне напротив свое отражение, пользуясь возможностью, оглядываю себя и замечаю, что мой шейный платок немного съехал. Я поправляю его, узел по центру, кончик на одной линии с пуговицами на блузке, и пока я поправляю платок, ребенок говорит мне: хочешь? — и протягивает пакет с мармеладками. Я поворачиваюсь к ней, она не сводила с меня глаз, она хочет сделать мне приятное, я их и так уже много съела, говорит она, это то, что осталось. Так же внезапно, как навернулись слезы, во мне просыпается злоба к ребенку, вдруг становится невыносимо противно то, как она пытается меня задобрить, как она обо мне заботится, как она безгранично внимательна к тому, что я говорю, как я смотрю, наверняка она заметила, что мои глаза увлажнились, она смотрела на меня в тот момент, когда я туда-сюда возила свой платок, словно это что-то меняло. У нее аккуратно подстрижены волосы, одета она старомодно, в синюю жатую кофту с белым воротником, у нее красные щеки, вероятно, она еще младше, чем мне показалось. Она недавно от парикмахера, или мать подстригла ее перед встречей с отцом, который больше мать не любит, челка аккуратно лежит над бровями, просто с ума сойти можно, в этом ребенке нет ничего противоречивого, вдобавок она еще и вежлива.
В школе хорошо учишься, спрашиваю я строго, и отвожу рукой в сторону пакетик с мармеладом, протянутый мне девочкой, как если б меня охватило отвращение — так резко, что практически выбиваю его из рук. Да, немедленно отвечает она и продолжает смотреть на меня сияющим взглядом, да, конечно же, она учится хорошо, она не стесняется признаться в этом, тот, кто так вежлив и внимателен, должен хорошо учиться, по всем предметам, по всем предметам, что ли, спрашиваю я с нетерпением. По каким предметам, говорит ребенок. Ну, немецкий, математика и все остальное, что вы там учите, говорю я. Девочка выжидает, буду ли я пытать ее дальше, своей выдержкой она усиливает мое раздражение в десятки, да что там, в сотни раз, она ждет, и, только когда я, не говоря ничего, вцепляюсь всеми пальцами в спинку соседнего кресла, чтобы не ударить ее, она кивает снова и говорит, больше всего мне нравится немецкий, а потом бросает взгляд на мои побелевшие от напряжения пальцы и говорит: классное у тебя кольцо. Я смотрю на кольцо, которое мне когда-то подарил один мужчина, это дешевое медное колечко, я к нему привыкла и никогда его не снимаю, я уверена, что ребенку оно не нравится, детям не нравятся простые металлические кольца, они хотят драгоценных камней, золота, чего-нибудь блестящего и переливающегося, а этот ребенок похвалил мое кольцо, только чтобы мне понравиться. Эта лицемерка сидит и ждет, что я улыбнусь, расскажу про кольцо и позволю ей себя очаровать, просто показать билет было бы слишком мелко для этой девчонки, ей нужно больше, ей нужно все. Она привыкла: она должна получить все, раз уж выкладывается по полной. Она постаралась перед матерью, будет стараться перед отцом, она преуспела в этом и, чтобы не потерять сноровки, отрабатывает свои приемы на мне. Но здесь ты прогадала, милая, таким, как ты, я шанса не даю, ты мне не нужна, я знаю, как отделаться от тебя, от твоего попрошайнического взгляда, твоего такого милого вежливого личика и дивной стрижечки, из-за которой тебя начнет дразнить вся школа, если ты вовремя ее не поменяешь, тебе вообще будет нелегко, такой подлизе, ты хочешь быть самой любимой, умной и красивой, учителя тебя любят, но одноклассники будут тебя ненавидеть, сейчас, наверное, еще рано, сейчас они слишком маленькие, и всем им хочется учительского внимания, но со временем тебе придется отвыкать от их благорасположения, как бы тебе ни было тяжело, ты, конечно, будешь пробовать из разу в раз, будешь из кожи вон лезть, будешь смотреть на всех своим лучезарным взглядом до последнего выпускного экзамена, сданного, конечно, на «отлично», потому что ты просто не сможешь сдать его хуже, ты будешь очаровывать своих учителей, мужчин, врачей, ты изо всех сил будешь стараться угадывать мысли других, еще до того как они появятся, и всякий раз, когда тебе это будет удаваться, по твоему телу будет разливаться приятное тепло, которое ты ошибочно будешь принимать за любовь, еще ты будешь изумляться, тебе придется стать жестче, тебе придется саму себя гладить по головке, ты этому научишься или найдешь мужчину, который будет чесать тебе за ушком, твоего отца тебе будет недостаточно, а меня и подавно, меня тебе не провести, маленькая жалкая подлиза, скажи я это вслух, ты бы согласилась со мной, я уверена, я-то тебя знаю.
Она все еще ждет, смотрит то на кольцо, то на меня, маленькая ведьмочка с наивным взглядом, которая, казалось бы, и мухи не обидит, я протягиваю руку и глажу ее по голове, хоть и готова схватить ее за волосы и долбануть головой о пластиковую обивку вагона, чтобы та глухо загремела, готова запрокинуть ее голову назад и дождаться, чтобы она зажмурилась от боли, но моя рука устремляется мимо, в пакетик и хватает пригоршню мармеладок, я набиваю ими рот, иду дальше, не оборачиваясь, и говорю «спасибо» только в отделении другого класса.
Тем временем стало совсем светло, у меня горит во рту, наверное, из-за сладкого мармелада, крошечные кусочки которого застряли у меня на зубах, вероятно, они окрасили мой рот в фиолетовый цвет, нужно проверить, потому что было бы недопустимо приветствовать фиолетовой улыбкой клиентов, гостей, доверившихся нам на время путешествия, в момент приветствия они хотят видеть приятную ненавязчивую улыбку, а не слипшиеся или окрашенные губы и уж точно не заплаканные глаза. Может быть, среди них сегодня есть проверяющий, им может быть кто угодно, кроме девочки, вот эта пожилая дама с книгой или тот парень в пиджаке впереди вполне могут им оказаться, это будет мужчина, они чаще приглашают мужчин, потому что мужчины лучше шпионят, как говорят мои сослуживицы. Тот в костюме уже ждет меня, у меня нет времени ополоснуть рот или посмотреться в зеркало, вы слышите, кричит он мне пронзительным, но приятным голосом, словно только что распелся, и, уже после того как позвал меня, хотя я подошла бы к нему в любом случае, продолжает кричать, не сбавляя тона, несмотря на то что я стою прямо перед ним и здесь не так уж много места. Я вопрошающе смотрю на него, у него замечательное место у окна, сиденья рядом свободны, я догадываюсь, что у него на уме, но не вижу смысла в том, чтобы это предвосхищать, он хочет высказать мне это самостоятельно, я здесь как раз для этого, после ему станет лучше. Куда багаж девать, кричит он и отчаянно указывает на проход и сиденье, как вы себе это представляете. Не я придумала этот поезд, могла бы сказать я, но вместо этого спрашиваю: может быть, я могу помочь вам с багажом, надеясь, что он и есть проверяющий и что он начислит мне кучу баллов за вежливое обхождение с клиентами. Он усмехается. Что за безобразие. Где же ваш багаж, спрашиваю я, но он еще не закончил, что за безобразие здесь происходит, развернуться негде, как в хлеву, да, как скотина в хлеву, никто об этом не подумал, в этой стране вообще никто не думает, а потом все удивляются, почему дела идут все хуже и хуже. Он делает мне выговор, а я стою с поникшей головой, мне больше не нужно ничего говорить, я вижу, что у него с собой лишь маленький чемоданчик на колесах, который спокойно лежит под соседним сиденьем рядом с ним, это красивый дорогой чемодан с металлическим покрытием и уголками, обитыми кожей. После того как он умолкает, я на миг поднимаю взгляд вверх, чтобы понять, можно ли мне идти, но он, подавшись вперед, читает мое имя на бейджике, С. Зантрак, я запишу себе, будьте уверены, и, когда он начинает рыться в своей папке в поисках ручки, я быстро отворачиваюсь, хватит, мне нужно попить, мои зубы, и чем сейчас занята девочка в другом отделении, я так и не дошла до седьмого вагона.
Подъезжаем к Оффенбургу, прибываем через несколько минут. Вы уже позавтракали? Начните день с завтрака в нашем бистро, например с завтрака «Бульвар», чашка кофе с молоком и свежий круассан, первому классу мы с удовольствием принесем завтрак в купе. Лучшее во время завтрака в вагоне-ресторане — это то, что одновременно можно наслаждаться и едой, и видами. Ландшафт состоит из зеленых, коричневых и каменистых пятен, которые с большой скоростью сменяют друг друга за окном, камень цвета антрацита, холодный цвет, который создает в интерьере атмосферу благородства. У нас все синее, сизое и серо-синее, накидки кресел в синих крапинках, пол покрашен, но это не производит негативного впечатления, потому что синий цвет обладает успокаивающим действием, по крайней мере на некоторых.
В седьмом вагоне можно говорить по телефону, я начинаю говорить громче, доброе утро, добрый день, ваш билет, пожалуйста, могу я увидеть еще и карту постоянного клиента, здесь все члены клуба, но ко мне они не имеют никакого отношения, они увлеченно разговаривают по мобильным, ведут переговоры, на полуслове связь прерывается, они чертыхаются и снова набирают номер, симфония из звонков, приветствий, хохота, обеспокоенных лиц, этому уже не удивляются, так мы общаемся сегодня, так общаются все, поэтому я тоже не удивляюсь, я удивляюсь виртуозности, с которой эти люди прижимают щекой телефон к плечу, печатая при этом правой рукой на ноутбуке и размахивая билетом в левой руке, я быстро прохожу по этому вагону, настолько быстро, что, зайдя в восьмой, протискиваюсь на одно из кресел, расположенных сразу за багажным отсеком и обращенных друг к другу, здесь меня не сразу можно заметить, и ненадолго прикрываю глаза.