Приют для бездомных кактусов
Шрифт:
Петров чуть присел на подоконник, приподняв холодные пятки. Солнце пошло на закат и освещало его сзади; лицо было в тени.
Вторая история началась там же, в Японии.
– Ночью ко мне в номер позвонили…
Нет, началась она, конечно, раньше. В самом начале двухтысячных, когда весь мир узнал о достижении российских ученых. Достижении, перевернувшем представления о жизни и смерти.
А может, и еще раньше. Когда группа медиков, биохимиков и инженеров начала свои первые эксперименты. Строго засекреченные. Речь шла ни больше ни меньше о воскрешении. Пока только до рождения.
Вскоре
Группа была оформлена в отдел, а в начале восьмидесятых – в Институт.
В девяностые Институт, как и всё, сел на мель. Но выжил: повезло с директором. Маленький, живкий, из «шестидесятников», он каким-то чудом добывал средства. И сохранил коллектив, который уже расползался, как манная каша. Когда один из ключевых сотрудников заявил, что собирается уехать в Штаты, директор ответил, что заявление подпишет… Только, э-э, просит задержать отъезд, чтобы тот проводил его в последний путь… Говоря это, директор ловко вскочил на подоконник: окно было раскрыто, кабинет на десятом этаже… Сотрудник успел ухватить его, когда тот уже шагнул вниз. Больше с такими заявлениями к нему не приходили.
Зарплаты, как рассказывали журналисту прежние сотрудники, были нормальными, еще постоянно какие-то гранты. Эксперименты шли по намеченному графику. Инкубаторы не отключались ни на секунду.
В середине девяностых директор крестился, и еще несколько сотрудников с ним. «Первый раз академика крещу», – шутил молодой батюшка, окончивший когда-то биофак МГУ. Здание освятили, инкубаторы окропили. Перед началом каждой новой серии экспериментов служили молебен. Скептики и атеисты стояли на них с кислым видом, но не сбегали, уважая шефа. В Церкви тоже не все отнеслись к этим опытам однозначно. Но это проявилось потом. Пока епископы охотно приезжали в Институт и фотографировались на фоне инкубаторов.
И вот, в самом начале двухтысячных… Все, конечно, помнят эти снимки. Новорожденный Вася Потапов. Да, голова чуть крупновата. И вес маловат. Что вы хотите, с того света вернули. Выкидыш, всё зафиксировано. Да, еще будет находиться под наблюдением. Родители? Нет, родителям возвращать не будут, мать подписала соответствующие бумаги. Вася принадлежит науке. И зовут его по-настоящему не Вася, и фамилия не Потапов…
Следующая сенсация, следующий младенец. Уже не выкидыш: аборт. Многие отказывались верить, прежде всего медики. «Невозможно…» Академики ходили именинниками; иереи напоминали о кроплении инкубаторов и отслуженных молебнах. «Чудо…» Мировая пресса кипела, об овечке Долли забыли: «Сенсационное открытие русских!», «Русские победили смерть!» Институт посетил президент, побаюкал знаменитого младенца Васю и сфотографировался с директором.
– Тогда, в начале двухтысячных, – говорил журналист, глядя в пятнистый пол, – повеяло чем-то новым. Какой-то момент казалось, страна снова возродится, с великой наукой, литературой, всем… Это была, наверное, наша точка V. А потом…
Вася Потапов, прожив два тяжелых для себя года, умер. Тысячи людей оплакали
Решили построить специальный детдом, по последнему слову науки; даже начали стройку. (Журналист был там на прошлой неделе, фотографировал котлован…) А пока, временно, переоборудовали один бывший детсад. Сельская местность, чистый воздух. Воспитатели не ниже кандидатов наук.
А потом поползли трещины. Вначале мелкие, едва заметные. Снова урезали финансирование: кризис. Возникла какая-то организация, объявившая работу Института «делом Антихриста»; к Институту двинулось шествие, зажгли свечи, расписали стену проклятиями. Умер старый директор. Новый, из его учеников, был тоже видным ученым. Но выбрасываться из окна из-за ухода сотрудников он бы не стал.
Журналист запнулся, почувствовав, что начал пересказывать свою недописанную статью.
– Ну, остальное ты, наверное, уже помнишь. У вас же был тут телевизор.
Солнце садилось и жалило глаза; он прикрыл лицо ладонью.
– Не, – пошевелился Петров. – Как только начиналось про нас, «ангелы» тут же переключали.
– Ангелы?
– Воспеты. Воспитатели. Это их отец Геннадий так назвал. Воспитатели, они для вас, говорит, как ангелы должны быть…
Журналист поглядел на часы. Нужно переходить к главному, иначе не успеть. Провел ладонью по стене и нащупал выключатель.
– Я приехал за тобой. У меня есть разрешение. Я приехал тебя забрать.
– Да, – Петров чуть сощурился. – Мне уже один наш сказал.
– Этот… Дорошенко?
– Ну. Он вначале решил, вы за ним явились. В туалете потом ревел… Не поеду я.
И стал очень похож на Нику.
– Ты… Как? Я понимаю… – журналист пытался вспомнить, что он собирался в этом случае говорить. – Я виноват. Да. Теперь мы будем жить вместе. Я буду о тебе заботиться.
Петров помотал головой.
– Почему?!
Петров пожал плечами.
Журналист погладил его по спине; Петров глядел, покачиваясь, в пол.
– Ну давай, – журналист приблизил к нему лицо, – давай, быстренько собирайся…
Петров молчал.
– А Машу с Валентином? – спросил наконец.
– А кто это?
– Ну… Кактусы такие.
– Да, – журналист выдохнул с облегчением. – Конечно, возьми. И Машу, и… Там у тебя комната своя будет, можешь ее всю кактусами заставить…
Петров снова замотал головой:
– Не.
– Я тебе объясню… – Журналист помолчал. – Ты не можешь больше здесь оставаться.
Петров поднял глаза.
– Я встретил человека, – быстро заговорил журналист. – Да, там, в Японии, я начал уже рассказывать… Одного из бывших. Он сам на меня вышел, сам позвонил мне в номер. Это тайна, он рисковал, понимаешь? И списки он мне тогда дал. Всех вас. И фамилия, имя, отчество матери. Стал просматривать – бац! – Ника. И сроки все совпадают… Хочешь, я ее разыщу?
Петров молчал.