Приют героев
Шрифт:
– Что вы! Ни капельки! – ответил малефик.
– Кажется, – ответила вигилла.
– А вы любой кисель оживить можете? – спросил лже-стряпчий. – Или только овсянку?
Гроссмейстер Эфраим встал из-за стола.
– Тогда будем считать завтрак оконченным, и пойдем поработаем! – бодро возгласил он.
Конрад с трудом припомнил, что crepundia на старо-реттийском – амулет. С какой стати пульпидору вздумалось именовать свой медальон древним, полузабытым словом,
– Очень прошу вас выражаться яснее. Во избежание чего?
– Да что ж вы жилы из меня тянете??! – взвизгнул горбун и привстал на стременах, сделавшись выше ростом. – Нельзя допустить, чтобы она попала в руки Черной стражи! Нельзя допустить возвращения крепундии в Майорат! Если со мной случится беда, умоляю: пусть Надзор разберется!
– Успокойтесь, они не посмеют напасть. Нас больше, мы хорошо вооружены…
– Вы думаете, их всего четверо? – Рене с горечью хмыкнул.
«Что ж ты раньше молчал, сукин сын?!» – хотел сказать барон, но прикусил язык. Выдержка фон Шмуцев, исключая братца Хальдрига, славилась испокон веков. Неудивительно, ибо на гербе рода, где изображалось червленое поле брани и стальные ножницы, сиял рассудительный девиз предков: «Сто раз отмерь!»
Волей-неволей приходилось соответствовать.
Дорога по-прежнему медленно ползла в гору. Казалось, до вершины холма рукой подать – ан нет, вершина маячила впереди, чудесным образом отдаляясь по мере приближения к ней путников. Над головами, в вышине, кружил орел-скоропад, высматривая добычу.
– И сколько их?
– Не важно! Важно, чтобы крепундия досталась Надзору Семерых. Это дивная сущность; думаю, единственная в своем роде. Она похожа на зуб. Я посредственный чародей, но я все-таки пульпидор. Понимаете: зуб!
Барон машинально кивнул, стараясь не раздражать вспыльчивого горбуна.
Чего тут непонятного? – зуб, он и есть зуб…
– Снаружи – твердая кость, внутри – мягкая пульпа. Живая! И она умирает. А я не в силах проникнуть внутрь, помочь, излечить… Это главное из умений пульпидора, но я не могу! Вместо этого она по ночам сама приходит ко мне. Сводит с ума, навевает сны; я заперт в темнице кошмара. Я вынужден проживать ее жизнь снова и снова, зная трагический финал заранее!
Рене вколачивал фразы, как гвозди. Он повернул голову к барону: даже шоры не сумели обезобразить взволнованное, сосредоточенное лицо. Резко обозначились скулы, брови упрямо сведены к переносице. Овал Небес! Горбун не врет: медальон действительно навевает чужие сны. Ночью он был на шее Конрада. Так вот откуда явился пойманный Тирулегой снулль!
– Она умирает, я чувствую. Ей надо помочь! Это невероятная ценность, но если она вернется в Майорат или попадет в дурные руки… Умирать, служа идолом для тупых сорвиголов и посмешищем для окружающего мира? Умирать, будучи предметом изучения для холодных, равнодушных мэтров Высокой Науки? Это хуже всех ярусов геенны, вместе взятых! Вот почему я настаиваю на передаче крепундии Надзору Семерых. Здесь надо спасать, а Капитул Надзора лучше других понимает, как это непросто: спасать. Я также готов дать любые необходимые показания…
Рене осекся и тихо добавил:
– Если останусь в живых.
«Он повысил голос, когда завел речь о возможной смерти артефакта, – отметил барон. – Он говорил о медальоне так, словно у него на руках умирает любимая женщина или ребенок. Живое существо. А горбун, не в силах помочь, в отчаянии ищет спасителя, цепляясь за соломинку надежды. Чтобы заполучить помощь, он пойдет на все…»
Из-за гребня холма показалась вереница белых фигур, и по спине барона пробежало стадо мурашек. Истерика Рене, нелепая крепундия, похожая на зуб, а теперь – загадочные странники, которые изрядно смахивали на процессию зловещих мертвецов в саванах!
Учитывая близость Чуриха, откуда эти господа объявились…
Через мгновение Конрад расхохотался и трижды сплюнул через левое плечо – благо серьезный, как смерть, пульпидор ехал по правую руку от него. Именно так полагалось оказывать уважение паломникам-харизматам из знаменитого ББС: Бледного Бессмысленного Сонма. Главным догматом Сонма являлось отрицание всяческого смысла в чем бы то ни было. Харизматы утверждали, что лишь осознав полную бессмыслицу собственного существования и любых своих действий, человек способен обрести приют на обширной груди Бабушки Харизмы.
В ответ на вопрос, зачем стремиться к бабушкиной груди, если смысла все равно ни в чем нет, братья, как правило, без лишних слов закатывали рукава ряс и лезли драться. Посему сотрудникам Бдительного Приказа рекомендовали избегать философских диспутов с этими, большей частью безобидными, чудаками. Главное, не наступать харизматам на любимую теологическую мозоль, а экстравагантность – она интересам державы не противоречит.
Приблизясь, члены сонма, как по команде, выхватили из-под одежд разноцветные бубны и, приплясывая в меловой пыли, ритмично затянули:
– Хари-хари-ризма-а! Хари-хари-ризма! О, бабуся, к тебе стремлюся! Хариз-м-а-а-а!..
Барон по достоинству оценил усердие паломников: в бессмысленности их действий трудно было усомниться.
– Так вы возьмете крепундию? – упрямствовал пульпидор.
– Но почему я?!
– Я знаю, профосы Надзора свято блюдут конспирацию. Но мне вы можете довериться с чистым сердцем.
– Овал Небес! С чего бы это я стал вам доверяться? И кто вам сказал, что я – профос Надзора?!
– Мир не без добрых людей…
Рене потупился, не желая открывать имена добрых людей, но барон уже все понял. Случайно подслушанный разговор за стенкой: «Он в этом… как его… в Надзоре служит…»
Удружил рыжий, нечего сказать!
– Выслушайте меня, сударь Кугут. Вас ввели в заблудение. Кош ошибся, он ужасный путаник, а вы его неправильно поняли, – барон старался говорить внятно и медленно, будто с тупым ребенком. – Будь я профосом Надзора Семерых…
– Хорошо, можете сохранять инкогнито! – горячо прервал барона Рене. – Я не настаиваю. Но, тем не менее, возьмите крепундию себе. Вы не имеете права отказаться! Потому что это – Омфалос! Пуп Земли! Святыня Черно-Белого Майората!