Призрачные поезда
Шрифт:
XX
ПЛОТНЫЕ шторы колебались ветерком форточки, и по красно-золотому паркету словно бежала солнечная волна. С улицы поднималась музыка: барабанный бом, звон тарелок, утробное рыканье труб.
Я подумал, что снова в уездном городе, тем позднеиюньским днём, когда курсанты ЧВИИРИЭ [9] вычищенными тёмно-зелёными колоннами идут по чистым и тихим улицам к площади Металлургов, где церемония производства их в офицеры и монеты на счастье.
9
ЧВИИРИЭ – Ч-ский военный инженерный институт радио и электроники. – Ред.
Взглянул вниз в окно. По измученной улице ползла змея демонстрации, сжатая полицейскими-конниками с боков; оркестр неистовствовал во главе её: тамтамы, тамбурины, литавры блестящие, балалайки и бубны; впереди медленно брёл трёхколёсный фургон с мегафоном на крыше. Во всю ширь Сыромятников развёрнули лозунги, транспаранты вздымались, как мельничные крылья; но странно: на них нельзя было прочитать ни одного слова; плакаты, полотнища, знамёна, – всё утомительно-синего цвета, одинаковое, без единой надписи! Что-то жуткое в этом бессловесном протесте.
Скрипнул паркет. В проёме полуотворённой двери возвышался Шибанов.
– А-а… Доброе утро, – протянул я, – как бы там это самое… насчёт завтрака?
– Добрый день. – Он посмотрел немигающим взглядом. – Если хотите знать, уже половина двенадцатого. И пообедать можно запросто.
Натянуто улыбаюсь:
– Да… я вчера поздно лёг.
– Потому что поздно вернулся.
Его спокойствие доводило меня до неистовства. Я напрямую спросил, есть ли в доме еда, – и если всё-таки да, пускай кок сварганит хоть что-нибудь.
В одном белье было зябко. Повседневной одежды, которую (как я смутно помнил) перед сном бросил на тумбочку, – теперь не мог отыскать. Вдобавок, почти голым перед казаком неудобно: тот беззастенчиво подвергал рассмотрению мои невеликие мускулы; его улыбка мне показалась почти сострадающей, и это обжигало жарче любого презрения.
Молчаливый будильник показывал 11:15. Сколько же времени проблуждал? Кажется, я иногда просыпался; я был почти в сознании, внятно отвечал на вопросы Краснова: «И ты можешь в духотище такой дрыхнуть? Форточку открыть, что ли? В ночной клуб ходили вчера? На дискотеку там… или как? Пили? Кто, кто твои друзья? Хор… хорошие? Ты хочешь чего-нибудь? Я в „Новинский пассаж“, может быть, заеду, – чего-нибудь привезти тебе? А? Может, тебе деньги нужны? Ты это… ты бы сказал… Не холодно? Дует тут что-то. Форточку, пожалуй, закрыть?» – хотя отвечать даже и в полусне можно было: я говорил на всё «Нет». Наконец он ушёл. Я впадал в сон опять. Приходили те гадкие сны, в которых идёшь в туалет (таких видений нет ничего реальнее), и когда вследствие тяжеления пузыря всё-таки просыпаешься, последнее твоё воспоминание – посещение (сновидческое) уборной, и в облегчении засыпаешь опять. Всё повторяется бесконечно.
– Видите ли, ясновельможный паныч, – в голосе казака зазвенела злоба, – для приготовления пищи мне весьма необходима вода, и желательно чистая, понимаете, das Mineralwasser brauchen wir; а где ж я её возьму, когда проклятый водопровод, – он с трудом удерживался от крика, – так-таки и не починили?!
– Но вы приносили…
– А где прикажете взять бутилированную, – ревел Шибанов, – если все магазины в честь праздника позакрыты?
– Как его… День памяти и скорби по жертвам Второй Мировой? – Так назывался учреждённый новыми, демократическими властями красный день. – Он же 8 мая. Прошёл уж давно.
– Нет, ещё 9 мая в этом году пришлось на выходной.
– По-новому – День Гордости, гей-парада то есть, – напомнил я.
– Ну и вот этот выходной перенесли на нынешний будний.
– А, – сказал я и добавил, что Александр Дюма-отец любил писать короткими репликами, поскольку издатели платили построчно. Или только подумал, а не проговорил – нельзя же его всё время злить.
– Кроме того – казак понизил голос до бормотания, – ходят слухи, ожидается… акция.
Шибанов с треском раскрыл нижнюю секцию шкафа, нашарил пару пятилитровых пластиковых бутылей, швырнул их мне.
– Принеси воды. Один децилитр.
– Откуда?
– Здесь есть колонка.
– Где здесь? – тянул я время.
– Близко. На Хитровской площади.
Я замер. Я по-прежнему стоял перед ним в исподнем. Как ни плохо я изучил город (вернее, вовсе не изучил, исключая берега Чистых Прудов и Сыромятнические переулки, между которыми после бомбардировок организовался проход), однако про Хитровскую площадь наслушался ещё в уездную бытность.
– Но ведь это район сплочённого проживания.
– Естественно. Где бы ещё находилась водопроводная колонка? У них и удобности во дворе, так что смотри, не ставь бутылки на землю. А то мыть заставлю. Ха, заставлю мыть без воды! – И он оглушительно захохотал, беззлобно, искренне радуясь.
Взял меня в оборот – обстоятельно, прочно. Пешка на восьмой линии. Мат за два хода.
– Нет, не подумай, – зачастил Шибанов с раздутой доброжелательностью, – будто я принуждаю тебя: у тебя так много литературных занятий, так много различных дел! Поэтому если не хочешь, если, например, чего-нибудь опасаешься, – он уже не пытался сдерживать ликование, – то я с превеликим удовольствием, с радостью сам схожу.
Шах. Король загнан в угол. Нет, не подумай, ты не хозяин мне. Так. Никто. Совершенно искренне восхищаюсь бесхитростной безотказностью этой западни. Отказаться не трудно. Легко признать: «Да, я не мужчина, я полная тряпка, теперь иди, притащи поесть, а то ясновельможный паныч пожалуется Петру Николаевичу».
– О, конечно, тебе вовсе не следует себя утруждать, – проворковал я, глядя в ясные, стального цвета глаза; старше меня на тринадцать с половиной лет, – я всё сделаю! Тем более, ты так много хлопочешь по дому, так вкусно готовишь и для меня и для дедушки, – и со злобной радостью подмечаю, как стекает с его лица выражение торжества; а ведь я всего только указал на истинное положение вещей!
Ход конём. Жалкая кляча, про которую все забыли. Да и простаивала чуть не в противоположном уголке поля. Ан нет. Неожиданный прыжок рыцаря – и вот вам пожалуйста: прочная, несокрушимая патовая ситуация.
– Где моя одежда?
Он распахивает створки шкафа, точно простирая два чёрных крыла:
– Где бросил.
Приглядываюсь. Вчерашняя кожура, полувоенный комплект, подаренный Красновым, – ну да, в понедельник присутствовали на «Стадионе Народов». И – только?
– Вообще-то… имел в виду… свою собственную одежду.