Призрак Анил
Шрифт:
Когда ее разбудил Сарат, она сидела на стуле, почти уткнувшись головой в колени, и крепко спала.
Дотронувшись до ее плеча, он стянул наушники с ее волос, надел их на себя, нажал кнопку и услышал сюиту для виолончели, собравшую все воедино, пока он шагал по комнате.
Она ловила ртом воздух, словно задыхалась.
— Вы не заперли дверь.
Да. Все в порядке?
— Здесь в порядке. Я попросил приготовить завтрак. Уже поздно.
— Я встаю.
— Во дворе есть душ.
— Мне что-то нездоровится. Наверно, я заболела.
— Если надо, мы можем вернуться в Коломбо.
Она
Она мыла лицо, втирая мятное мыло в сомкнутые веки, затем ополоснула водой. Сквозь банановые листья на уровне плеча вдали голубели горы, расфокусированный прекрасный мир.
Но к полудню ее сразила страшная головная боль.
Ее лихорадило на заднем сиденье фургона, и Сарат решил остановиться на полпути в Коломбо. Ее терзала неизвестная болезнь, бросая то в озноб, то в жар.
Потом, где-то после полуночи, она оказалась в комнате на берегу моря. Она никогда не любила южный берег около Ялы — ни в детстве, ни сейчас. Казалось, деревья растут здесь только для того, чтобы давать тень. Даже луна производила впечатление искусственной.
За обедом она была в бреду, почти в слезах. Казалось, Сарат сидит напротив за столом за много миль от нее. Один из них почему-то кричал. Хотелось есть, но она не могла жевать, даже свое любимое карри из креветок. Она просто отправляла в рот, ложку за ложкой, мягкий теплый дал, потом выпила лимонного сока.
Днем ее разбудил глухой шум. С трудом поднявшись с кровати и выглянув во двор, она увидела обезьян, исчезавших за дальним углом вестибюля. Она не подвергла увиденное сомнению. Каждые четыре часа она пила лекарство от головной боли. У нее солнечный удар, или лихорадка денге, или малярия. Когда они вернутся в Коломбо, она сделает анализы. «Это солнце, — бормотал Сарат. — Я куплю вам широкополую шляпу. Куплю вам шляпу. Куплю шляпу». Он все время говорил шепотом. «Что-что?» — с досадой переспрашивала она. Где обезьяны? Днем, когда все спали, обезьяны воровали с веревок полотенца и купальники. Она молила бога, чтобы в гостинице не выключили генератор. Мысль о том, что вентилятор или душ не принесут ей прохлады, была невыносима. Работал только телефон. Этой ночью она ждала звонка.
После обеда она взяла графин с лимонным соком и со льдом к себе в номер и немедленно заснула. Проснувшись в одиннадцать, приняла еще таблетку, чтобы заглушить головную боль, которая вот-вот должна была вернуться.
Ее одежда была влажной от пота. Потеть. Терпеть. Обсуждать. Вентилятор еле двигался, воздух не достигал ее рук. Где Моряк? Она забыла о нем. Она повернулась в темноте и набрала номер Сарата:
— Где он?
— Кто?
— Моряк.
— Он в безопасности. В фургоне. Помните?
— Нет, я… Там не опасно?
— Это была ваша идея.
Повесив трубку, она проверила, правильно ли та лежит, и вытянулась в темноте. Ей не хватало воздуха. Распахнув занавески, она увидела висевший на столбе фонарь. Люди на темном песке готовили лодки, чтобы выйти в море. Если она включит свет, то покажется им рыбой в аквариуме.
Она вышла из номера. Ей нужна
Задернув занавески, она включила свет и стянула влажную одежду. В душе, подставив голову под струи холодной воды, она прислонилась к стенке кабины и просто позволила прохладным струям убаюкивать себя. Ей нужен был кто-то — возможно, Лиф, — чтобы петь вместе с ней. Одну из тех песен в форме диалога, которые они всегда пели в Аризоне…
Она с трудом вышла из-под душа и села, мокрая, в изножье кровати. Было жарко, но она не раздвигала занавесок. Тогда пришлось бы одеться. Она начала читать. Когда ей надоело, она взяла другую книгу, и вскоре у нее в голове составился все удлиняющийся список действующих лиц. Свет был тусклым. Она вспомнила, как Сарат говорил ей, что всегда берет с собой в поездки из Коломбо лампочку в шестьдесят ватт.
Она медленно переползла на другой край кровати и позвонила ему:
— Можно мне взять вашу лампочку? Тут свет ужасный.
— Я принесу.
Они разложили на полу листы "Сандей обсервер". У вас есть фломастер? Да. Встав спиной к Сарату, она начала снимать одежду, затем легла рядом со скелетом Моряка. Она осталась в одних красных шелковых трусиках, которые обычно надевала с долей иронии. Они не предназначались для всеобщего обозрения. Она смотрела в потолок, руки на груди. Приятно было лежать на жестком полу, ощущая сквозь газеты прохладу гладкого бетона; то же чувство она испытывала в детстве, когда спала на циновках.
Он обвел фломастером очертания ее тела. Вам придется на секунду опустить руки. Она чувствовала, как фломастер движется вокруг ее рук, по талии, к ногам, с обеих сторон, так что синие линии сошлись у нее под пятками.
Она поднялась из своего очертания, повернулась спиной и увидела, что он уже наметил контуры четырех скелетов.
Анил разбудил стук в дверь. Она не пошевелилась. Весь вечер она ощущала себя вялой, неспособной думать. Даже во время чтения она сонно пребывала в объятиях не отпускавших ее абзацев. Ее удерживало что-то в формулировке упреков Авы Гарднер в адрес Синатры. Завернувшись в простыню, она открыла дверь. Сарат протянул ей лампочку и исчез. Он был в рубашке и саронге. Она хотела попросить его… Она выдвинула стол на середину комнаты и выключила свет. Вывернула, захватив простыней, горячую лампочку. Она боялась, что ее ударит током. За окном шумели волны. С усилием откинув голову, она ввинтила в патрон принесенную Саратом лампочку. Любое действие давалось ей с трудом, требовало времени.
Анил без сил лежала на кровати, ее вновь бил озноб, в горле застрял стон. Порывшись в сумке, она нашла две маленькие бутылочки виски, которые захватила с самолета. Сарат снял с нее одежду и обвел контур ее тела. Он сделал это или нет?
Зазвонил телефон. Это была Америка. Женский голос.
— Алло! Алло! Лиф? Боже, это ты! Ты получила мое письмо.
— У тебя уже появился акцент.
Нет, я… Это легальный звонок?
— У тебя голос скачет то вверх, то вниз.