Призрак Джона Джаго, или Живой покойник
Шрифт:
С этими словами юрист направился к выходу. Я заступил ему дорогу безо всяких церемоний. Я чувствовал неодолимую потребность узнать, в чем дело.
— Кто выхватил документ из ваших рук? — резко спросил я.
Юрист замер. Я застал его врасплох. Однако инстинктивная скрытность профессионала заставила его задержаться с ответом. После короткого молчания с другого конца холла раздался голос мисс Мидоукрофт:
— Нейоми Коулбрук выхватила документ из его рук.
— Какой документ?
Дверь за моей спиной тихонько открылась, и Нейоми, появившись на пороге, сама ответила на вопрос.
— Я расскажу вам, — прошептала она. — Подите сюда.
Только одна свеча освещала комнату. В ее неверном свете я посмотрел на девушку. Мое решение вернуться в Англию немедленно испарилось.
— Господи! — воскликнул я. — Что еще случилось?
Она подала мне бумагу, добытую ею столь странным образом.
«Документ», о
Выражаясь расхожей фразой, я «не мог поверить своим глазам» и еще раз перечел заключительные слова признания:
«… я услышал их голоса около печи для обжига извести. Они говорили о кузине Нейоми. Я побежал туда, чтобы растащить их, но не поспел вовремя. Я увидел, как Эмброуз изо всей силы ударил Джона по голове своей тяжелой тростью. Покойный упал без крика. Я положил руку ему па сердце. Он был мертв. Я страшно испугался. Эмброуз пригрозил убить и меня, если я проболтаюсь хоть одной живой душе. Он поднял тело и швырнул его в печь для обжит извести, а потом бросил туда и трость. Мы вместе пошли к лесу. На опушке мы сели на упавшее дерево. Эмброуз сочинил историю, которую мы должны были рассказать, если обнаружится, что он сделал. Он заставил меня выучить ее, как урок. Этим мы и занимались, когда к нам подошли кузина Нейоми и мистер Лефрэнк. Остальное им известно. Это мое истинное признание, данное под присягой. Я сделал его по собственной воле и горько раскаиваюсь, что не сделал его раньше.
Подписано: Сайлас Мидоукрофт».
Я положил бумагу на стол и снова посмотрел на Нейоми. Она заговорила — с удивительным самообладанием, с непреклонной решимостью в голосе и во взоре.
— Сайлас оболгал брата, чтобы спасти свою жизнь. В каждой строчке я вижу ложь, трусливую и жестокую. Эмброуз невиновен, и нам надо это доказать.
— Вы забываете, — заметил я, — что мы только что потерпели поражение, пытаясь именно этого добиться.
— Джон жив. Он скрывается от нас и от всех, кто его знает, — продолжала Нейоми уверенно. — Помогите мне, друг Лефрэнк. Нужно дать в газеты объявление о розыске.
Я отшатнулся в безмолвном сострадании. Должен признаться, мне в тот момент показалось, будто новая беда, свалившаяся на нас, повредила ее рассудок.
— Вы не верите мне. — сказала она. — Закройте дверь.
Я подчинился. Она села па стул и жестом указала мне на другой.
— Присядьте. Я сейчас согрешу, но тут уж ничего не поделаешь. Мне придется нарушить клятвенное обещание. Помните ту лунную ночь, когда я встречалась с ним в цветнике?
— С Джоном?
— Да. Помните? А теперь слушайте. Я хочу рассказать вам, что произошло тогда.
Глава 9
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Я молча ждал продолжения. Но Нейоми снова начала с вопроса:
— Помните, мы ходили навещать Эмброуза в тюрьму?
— Отлично помню.
— Эмброуз признался, что его братец рассказал ему о моей встрече с Джоном. Помните слова Сайласа?
Я очень хорошо их помнил. Сайлас сказал: «Джону Джаго слишком мила Нейоми, чтобы он не вернулся».
— Именно, — подтвердила Нейоми, когда я повторил ей это. — Я не могла не вздрогнуть, когда услышала, что сказал Сайлас. Мне казалось, вы это заметили.
— Очень даже заметил.
— А вы задавались вопросом, отчего?
— Задавался.
— Объясню вам, в чем дело. Видите ли, то что Сайлас Мидоукрофт сказал своему брату, совпало с тем, что я сама думала о Джоне как раз в тот момент. Я вздрогнула оттого, что обнаружила: мою собственную мысль разделяет еще один мужчина, и пересказывает другой. Я тот человек, мистер Лефрэнк, из-за которого Джон Джаго покинул Морвик-фарм; и тот человек, который может вернуть его на ферму, и я это сделаю.
В том, как она это произнесла, а не в самих словах, крылась причина снизошедшего на меня озарения.
— Так вот в чем дело, — протянул я. — Джон Джаго влюблен в вас!
— Безумно! — подхватила она, понизив голос до шепота. — Как сумасшедший — каков он и есть на самом деле! Сначала мы сделали несколько кругов по цветнику, и все было ничего, как вдруг он повел себя так, словно рассудок внезапно покинул его. Оп упал на колени, стал целовать мое платье, мои ноги; он, рыдая, признался, что умирает от любви ко мне. Надо сказать вам, сэр, что я женщина не из пугливых. Сколько помню, еще ни один мужчина не мог испугать меня по-настоящему. Но, должна признаться, Джону это удалось! О, Господи, как мне было страшно! Душа ушла в пятки! Я просила, я умоляла его подняться с колен и оставить меня. Куда там! Он так и стоял на коленях, вцепившись в подол платья! Слова изливались из него, как… как… ну, я ни с чем не могу это сравнить, кроме как с потоком воды из садового насоса. Его счастье, его жизнь, все его упования на земле и на небе и Бог знает, что еще, — все зависит, сказал он, от единого моего слова. Наконец у меня хватило духу напомнить ему, что я обручена. «По-моему, вам должно быть стыдно, — сказала я, — признаваться в любви к девушке, когда она, и вы это знаете, обещана другому!» Тут разговор принял новый поворот: он принялся хулить Эмброуза. Это придало мне сил! Я вырвала свой подол у него из рук и высказала ему все, что думаю. «Я вас терпеть не могу! — сказала я. — Даже если б я не была помолвлена с Эмброузом, и тогда б я за вас не вышла! О нет! Даже если б никого на свете не осталось больше, чтоб выбрать себе в мужья! Я не выношу вас, мистер Джаго!» Наконец-то он понял, что я говорю всерьез. Он поднялся с колеи и как-то сразу успокоился. «Вы сказали довольно, — так он мне ответил. — Вы разбили мне жизнь. Теперь у меня не осталось ничего — никаких надежд на будущее. Я гордился этой фермой, мисс, я гордился своей работой; я мирился со злобной ненавистью, которую питают ко мне ваши кузены; я был предан интересам мистера Мидоукрофта — и все это ради вас, Нейоми Коулбрук, только ради вас! Теперь с этим покончено, покончено с моей жизнью на ферме. Я больше не причиню вам тревог. Я уйду прочь, как делают бессловесные твари, когда они больны, — уходят, чтобы забиться в темный угол и умереть! Но сделайте мне одну последнюю милость: не выставляйте меня на посмешище перед всей округой. Я этого не вынесу, я теряю разум при одной мысли об этом. Дайте мне обещание ни одной душе не рассказывать о том, в чем я признался сегодня; Богом клянитесь в этом человеку, жизнь которого вы разбили!» И я сделала то, о чем он просил меня. Со слезами на глазах я дала ему священную клятву. Да, это так. После того, как я призналась, что ненавижу его — и я на самом деле испытываю к нему это чувство! — я плакала над его несчастьем, клянусь вам! Господи, что за нелепое создание женщина! С какой ужасной непоследовательностью мы, чуть что, уже готовы жалеть мужчин! Он протянул мне руку, сказал: «Прощайте навек!» — и меня уже переполняла жалость к нему! Я сказала: «Я подам вам руку, если вы, в обмен на мое обещание, также дадите слово не покидать фермы. Что станется с моим дядей, если вы уйдете? Оставайтесь и будем друзьями! Забудем все и простим друг другу, хорошо, мистер Джон?» Он дал мне такое обещание — он ни в чем не может отказать мне, — и повторил его, когда наутро следующего дня мы опять встретились. Право слово, не могу не отдать ему должного, хотя и терпеть не могу его! Я думаю, что, пока я была у него перед глазами, он искренне собирался сдержать свое обещание. Но когда он остался наедине с собой, Дьявол искусил его изменить своему слову и уйти с фермы! Я с детства приучена верить в дьявольские козни, мистер Лефрэнк, и нахожу, что ими многое объясняется! Ими объясняется поведение Джона, уверяю вас! Дайте мне только выяснить, куда он уехал, и я обещаю: он вернется и снимет с Эмброуза обвинения, выдвинутые его бессовестным братом! Вот перо, вот бумага, все готово: напишите объявление в газету, друг Лефрэнк, и, ради меня, сейчас же!
Я позволил ей выговориться и, когда она вложила мне в руку перо, принялся составлять объявление так безропотно, словно и сам верил, что Джон жив.
Но, чтобы предупредить возможные недоумения, признаюсь сразу, что мои собственные убеждения остались без изменений. Если бы у печи для обжига извести не произошло никакой ссоры, я бы с готовностью признал возможность того, что исчезновение Джона явилось следствием его разочарования в чувствах Нейоми. Тот же смертельный страх перед насмешкой, который заставил его заявить, во время ссоры с Сайласом у меня под окном, что он равнодушен к Нейоми, тот же страх мог побудить его тайно и внезапно скрыться со сцены, где он играл унизительную роль. Но уверять меня в том, что он жив, после того, что случилось у печи, означало для меня забыть о своем жизненном опыте и десятилетней практике.
Попроси меня кто-нибудь рассудить, чья история более правдоподобна — та, которую рассказал Эмброуз в свою защиту, или описанная в признании Сайласа, — я должен был бы ответить — неважно, сколь неохотно, — что, на мой взгляд, Сайлас живописует обстоятельства менее невероятные.
Но разве я мог признаться в этом Нейоми? Мне было легче сочинить пятьдесят объявлений о розыске Джона Джаго! И вы, читатель, сделали бы то же самое, если бы относились к пей так, как я.
Для публикации в «Вестнике Морвика» я набросал следующее: