Призрак Манхэттена

Форсайт Фредерик

Когда я вспомнил об этом, я поспешил освободить её. Все рычаги вновь чудесным образом работали, и вскоре появилась она, смертельно бледная и притихшая. Но она очень вежливо поблагодарила меня за все мои усилия, оставила мне щедрое вознаграждение и села в коляску вместе с сыном, священником и репортёром. Я проводил её до ворот.

Когда я вернулся в Лабиринт Зеркал, я получил ещё один шок. С подветренной стороны здания, глядя вслед отъехавшей коляски, увозившей его сына, стоял этот человек. В этом у меня не было никаких сомнений: чёрный развевающийся плащ выдал его. Ещё одно действующее

лицо в этих странных событиях, происходивших внутри Лабиринта, но именно его лицо заставило мою кровь похолодеть в жилах. Опустошённое лицо, на три четверти закрытое маской, а за ней горели злобой глаза. Это был человек, на жизненном пути которого было множество препятствий; человек, который не привык, чтобы ему противоречили; опасный человек. Он не услышал меня, поскольку шептал что-то про себя низким голосом, похожим на рычание: «Пять лет, пять лет, никогда, он мой и я заберу его». Он обернулся и исчез между двумя рядами палаток и старой каруселью. Позже я нашёл, что в заборе со стороны Сёрф-авеню две доски были сняты. Я никогда его больше не видел, так же, как и того, подслушивавшего.

Я долго думал потом, следует ли мне что-нибудь предпринять, стоит ли мне предупредить виконтессу, что этот странный человек не хочет ждать своего сына пять лет? Или, может быть, он успокоится, когда поостынет его гнев? Что бы я там ни слышал, это было семейным вопросом, и уж как-нибудь там всё разрешиться само. Так я убеждал себя. Но во мне не зря текла кельтская кровь. И даже когда я сейчас пишу все эти строки обо всём, что я видел и слышал здесь вчера, я чувствую, как они складываются в дурное предзнаменование.

13

Экстаз и молитва Джозефа Килфойла

Собор Святого Патрика, Нью-Йорк Сити, 2 декабря 1906

«Господь, смилуйся, Христос, спаси и сохрани! Много раз я взывал к Тебе. Чаще, чем я смогу вспомнить. Под палящими лучами солнца и в ночной тьме, на мессе в Доме Твоём и в тиши моей комнаты. Иногда мне даже казалось, что Ты можешь ответить мне, мне казалось, что я слышу Твой голос, казалось, Ты направляешь меня. Было ли это глупостью и самообманом? Неужели мы на самом деле в молитве общаемся с Тобой? Или мы слушаем себя?

Прости мне сомнения, Боже. Я так старался обрести истинную веру. Услышь меня сейчас, прошу Тебя, ибо я в смятении и напуган. Потому что не учёный говорит с Тобой, а ирландский фермерский мальчик, которым я был рождён. Пожалуйста, выслушай меня и помоги мне».

«Я здесь, Джозеф. Что смущает разум твой?»

«Впервые в своей жизни, я думаю, я по-настоящему напуган. Я боюсь, но не знаю почему».

«Боишься? Со страхом я знаком лично».

«Ты, Боже? Конечно же, нет!»

«Напротив. Что ты думаешь, чувствовал я, когда они привязали мои запястья к кольцу в стене Храма и бичевали меня?»

«Я просто не мог представить, что Ты тоже мог изведать страх».

«Я был тогда человеком, Джозеф. Мне были присущи все человеческие слабости и недостатки, в этом был весь смысл. А человеку свойственно испытывать страх. Поэтому, когда они показали мне многохвостую плеть с вплетённым железом и свинцом и сказали мне, что будет, я закричал от страха».

«Я никогда

не думал об этом подобным образом, Господи. Об этом не говорили».

«Это из сострадания. Почему ты боишься?»

«Я чувствую, что что-то происходит вокруг меня в этом жутком городе, а я не могу понять, что именно».

«Тогда я сочувствую тебе. Страх перед тем, что ты можешь понять, уже достаточно плох, но у него – свои пределы. Другой страх хуже. Что ты хочешь от меня?»

«Мне нужны Твои мужество и сила».

«Они уже у тебя есть, Джозеф. Ты унаследовал их тогда, когда принял мои обеты и облачился в мои одежды».

«В таком случае, я не достоин их, Боже, поскольку они ускользают от меня. Боюсь, Ты избрал слабый сосуд, когда остановил свой выбор на фермерском мальчике из Мулленгара».

«На самом деле это ты избрал меня. Но неважно. Неужели мой сосуд треснул, и разве ты подводил меня?»

«Я согрешил, конечно».

«Конечно, кто не грешит. Ты испытывал вожделение к Кристине де Шаньи».

«Она красивая женщина, Боже, а я всё же мужчина».

«Я знаю. Я им был когда-то. Это очень тяжело. Ты исповедался и был прощён?»

«Да».

«Что ж, мысли и есть всего лишь мысли. Больше ты ничего не сделал?»

«Нет, Господь. Только мысли».

«В таком случае, я, возможно, могу сохранить свою веру в фермерского мальчика немного дольше. А в чём заключаются твои необъясненные страхи?»

«В этом городе есть человек. Странный человек. В день, когда мы прибыли, я посмотрел с причала и заметил фигуру на крыше склада, смотревшую вниз. На нём была маска. Вчера мы ездили на Кони-Айленд. Кристина, молодой Пьер, репортёр и я. Кристина отправилась в ту часть ярмарки, которая зовётся Лабиринтом Зеркал. Вчера вечером она попросила меня исповедать её и сказала мне…»

«Я думаю, ты можешь сказать мне, поскольку я – в голове твоей. Продолжай».

«Она рассказала, что встретилась с тем человеком в Лабиринте. Она описала его. Это должно быть тот человек, которого она знала много лет назад в Париже. Очень уродливый человек, теперь он стал богатым и влиятельным здесь, в Нью-Йорке».

«Я знаю его. Его зовут Эрик. У него была нелегкая жизнь. Теперь он поклоняется другому богу».

«Других богов нет, Боже».

«Хорошая мысль, но на самом деле их много. Тех, что творят люди».

«А. И каков его бог?»

«Он служит Маммоне, богу алчности и золота».

«Я постараюсь сделать всё, чтобы вернуть его обратно, в твоё лоно, Господи».

«Похвально. А зачем?»

«Кажется, у него огромное состояние, богатство за пределами всех мечтаний».

«Джозеф, ты должен заботиться о душах, а не о золоте. Ты жаждешь его денег?»

«Не для себя, Господи, а для другого».

«И что же это могло бы быть?»

«За то время, что я был здесь, я ходил ночью в районе Нижний Ист-Сайд, всего лишь в нескольких милях от этого собора. Это ужасное место, ад на земле. Там жуткая нищета, грязь, запустение, вонь и отчаяние. Именно из-за этого проистекают все пороки и преступления. Детей используют для занятий проституцией: мальчиков и девочек».

«Я слышу упрёк, Джозеф, в том, что я допускаю подобные вещи?»

«Я не могу упрекать Тебя, Господи».