Призрак музыканта
Шрифт:
Женщина слышит, как поворачивается ключ. Скрип. Но она не обращает внимания.
Он уже знает, что дверь открыта, он ее открыл. Можно войти. Но очнувшееся сознание вцепляется в его руку из последних сил. Он стоит перед дверью, осталось лишь слегка толкнуть ее. Последнее движение он ощущает, как некий решительный свой поступок. Он распахивает дверь. Ну вот, все совсем не так уж страшно, даже обыденно, ведь не в первый раз!
Она сидит на тюфяке, вытянув ноги, и смотрит на него равнодушно. В сознании его мелькает оправдательная мысль — а, может быть, и она привыкла, да,
Но тут что-то восстает из самой глуби его души. Нет, нет, нет! Все это скверно, дурно! Все это делает его безумцем, и безумие его неблагородное, грязное. Все это грозит подмять под себя его живой рассудок, сделать его таким же, как она!
В это время он четко ощущает, что возможность выбора исчезла. Шаг за шагом он приближается к тюфяку. И вдруг, он сам не может понять, почему это произошло, но он возвращается к двери и останавливается, прислонившись к притолоке.
Женщина по-прежнему равнодушна. Но разве она бывает иной?
Он стоит, скрестив руки на груди. Затем, помолчав напряженно, начинает говорить.
Он называет ее по имени. Некоторое время выжидает. Она смотрит равнодушно, словно не может узнать его.
Он снова произносит ее имя, обращается к ней. Он говорит, что все произошло не по его вине. И в конце концов, он тоже имеет право на ошибки, на душевные терзания и метания! Разве нет?
Она молчит.
Он продолжает говорить. Разве с ней дурно обращались? Разве она сама не…
Молчание.
Разве она сама не виновата? Чья вина больше? А может быть, и ее? Разве он не окружил ее богатством и почетом? Ведь он требовал не так уж много взамен! Другой бы…
Он всем своим существом ощущает это пустое молчание, ее молчание, ничем не заполненное, ни мыслями, ни чувствами; безмолвие одичалого безумия.
Это безумие заразительно, оно захватывает. Пыльный вихрь этого безумия сминает его сознание. Вот уже исчезла потребность оправдывать, обосновывать свои действия, осталось лишь одно желание действовать.
Его странным образом возбуждают этот запах стоялой мочи, это странное женское лицо — явные следы былой красоты в сочетании с этим щербатым запавшим ртом. Ее бессмысленные глаза животного. Эти нечистые ногти, уже начавшие напоминать когти; его тело, его плечи словно бы вспоминают, с какой неосознанной силой вцепляются эти когти, оставляя грязные следы… О-о-о!..
Теперь вся суть его существа направлена лишь на одно: исполнить свое желание. Пальцы нетерпеливо, поспешно развязывают пояс.
Так бывало и прежде, так будет и теперь. Все колебания, мучения, сомнения — вероятно, все это всего лишь необходимая частица того наслаждения, которое он испытывает. Да, это странное наслаждение, он сам стыдится… Но когда-то давно, когда он наслаждался, как все, без этой тайны, без этого стыда, ведь тогда наслаждение не было таким острым, не было!
Наконец-то он достигает последней стадии, последней фазы — это последнее — свобода! Угрызения, сомнения, колебания, мучения — все позади. Теперь он отлично понимает, что ему вовсе не нужно, чтобы она отвечала ему — словами или ласками. Нет! Ему нужно именно это странное тело безумного существа. Ему всегда нужно все это — тягостное борение с самим собой в комнате, проход по двору, после мучительных колебаний — поворот ключа в замочной скважине, попытка говорить с ней, ее молчание, подобное непонимающему тебя молчанию пустыни. И наконец — свобода и обладание. И все это обязательно должно повторяться, повторяться, повторяться — из раза в раз повторяться.
Он знает, что в телесной любви он силен, но есть и поискуснее. Он сам встречал изощренных умельцев, слышал их рассказы, эти люди умеют обладать каждой частицей женского существа, извлекать наслаждение из каждой клеточки женского тела. Он в любви прост и ясен — объятия, поцелуи в губы с гибким языком, скользящим в приоткрытый женский рот; он любит ощущать себя победителем — любит чувствовать под собой содрогания женской плоти.
И теперь он берет ее так, как ему привычно. Навязчивая мысль о том, что все это — совсем не то, чего хотелось бы ей, совсем не то; эта навязчивая мысль делает его еще более напористым и сильным.
Она не противится. Не отвечает ему даже учащением дыхания; она словно исполняет обыденную повинность, не затрагивающую ее сознания.
Но вот все кончено. Телесная суть смолкает, вновь пробуждается душа. Приходят те чувства и мысли, что приходят обычно. Отвращение. Досада на самого себя. Стыд. И самое страшное — страх — а вдруг все то, что он делает, в итоге приведет его к безумию? Вдруг отъединит от обычных людей? Вдруг он уподобится ей, и ему все будет безразлично, и постепенно он утратит, прервет все связи с внешним миром? Ведь он и теперь ведет двойную жизнь. Уже и теперь он замечает, что сделался молчаливым, все чаще замыкается в себе, общение с людьми досаждает ему. Возможно, все это — признаки надвигающегося безумия. Но он вовсе не хочет терять рассудок, уподобляться ей, не хочет.
Пояс завязан. Ключ! Вот он, торчит изнутри. Не забыл запереть дверь. Еще одно доказательство того, что все эти сомнения, угрызения, метания — всего лишь условность, почти мнимость. Нет, он не безумен, ведь не забывает принимать меры предосторожности, запирает дверь изнутри. Нет, потеря рассудка не грозит ему.
Вот он уже готов уйти. Обыденные заботы припоминаются. Кстати, ведь это заботы о ней! Он вернется в дом и прикажет служанке пойти к ней вечером, как обычно, накормить ужином, прибрать в комнате. Да! Он заботится о ней.
Он стоял, отвернувшись. Но внезапно вздрогнул. Его огнем ожгло странное, паническое ощущение — она смотрит осмысленно! Нет, невозможно! Этого не бывало и быть не может! Нет!
Прежде чем он успевает подумать, сделать хотя бы шаг, он испытывает новый приступ страха, ужаса. Но что же так пугает его в этот жаркий безмолвный день?
Что такого страшного могло произойти в этой обыденной тишине большого двора?
Самый заурядный звук… нет, не один звук… Вот ключ выпал из замочной скважины, с легким стуком упал на пол. И тотчас — знакомый обычный звук. Но звук этот ужасает. Это… Снаружи повернулся ключ!