Призрак Проститутки
Шрифт:
Она надолго застыла. Потом начала кивать. И сказала, обращаясь к стене:
— Гозвик, ты никогда не мог заставить себя признаться ни единой живой душе. Но мне-то ты можешь сказать. Если ты считаешь, дорогой, это важным, может быть, все-таки надо сказать.
Это походило на разговор полицейского с человеком, который собирается спрыгнуть с крыши, а полицейский пытается его отговорить. Тогда такой диалог звучит, наверно, естественно. Киттредж говорила со стеной так, будто там, вне всяких сомнений, находился Проститутка. Признаюсь, вскоре это перестало казаться мне чем-то из ряда вон выходящим. Страстность призывов Киттредж ничего
— Гарри, ё-моё, убирайся отсюда, слышишь?
На протяжении нашей совместной жизни она очень редко употребляла ругательства. Но и сейчас я не был уверен, что это она его произнесла. Может быть, это голос Проститутки звучал из ее горла?
Киттредж пригнулась в своем кресле.
— Ты весь в водорослях, — громко произнесла она. — Ох, Гозвик, да сбрось же их. Ты точно в парике.
Она громко засмеялась почти мужским голосом и продолжала смеяться, но постепенно смех становился, несомненно, теплее. Иные мужчины так смеются, точно все вокруг создано для них — и уголья тлеют для них в камине, и хорошая гаванская сигара завернута в листья табака для них. «Боже мой, — подумал я, — она же смеется совсем как мой отец». Затем на лице ее появилось выражение, напомнившее мне Аллена Даллеса, ушедшего от нас, как и мой отец.
Однажды во Вьетнаме, после пьянки в Универсальном Магазине (так мы называли самый большой бордель в Сайгоне), я закончил вечер в номере гостиницы с молоденькой крошечной проституткой-вьетнамкой, снабдившей меня опиумом. Я выкурил трубку с сильным чувством греха и во искупление выбросил из себя весь ужин. А потом на меня снизошел покой, навеянный трубкой, и начались галлюцинации. Лицо девки стало лицом моей матери, а потом лицом Киттредж, в которую я был издали влюблен. Через некоторое время я уже мог превращать лицо вьетнамской проститутки в лицо любой женщины по моему выбору.
В нашей же спальне я не мог подобрать лицо, которое хотел бы увидеть, да и не было у меня счастливой уверенности, что я парю в облаках галлюцинации, которой могу управлять. Скорее наоборот: каждое новое лицо появлялось передо мной, словно кто-то лепил его. Над нежной верхней губой Киттредж появилась щеточка черных с проседью усиков Проститутки. На носу возникли его очки в металлической оправе, а вместо пышной копны волос засияла большая залысина, и Проститутка уставился на меня. И заговорил. Голос исходил изо рта Киттредж, но вполне мог принадлежать ему: «Ты обнаружишь это, Гарри. Она — законченная лгунья».
Усики исчезли вместе с очками. На голове Киттредж снова была копна черных волос. Она заплакала:
— Гозвик, возьми меня с собой. Мне здесь одиноко.
Горе ее скоро прошло. Как у ребенка, быстро переходящего от одного настроения к другому, на ее лице появилось новое выражение — плотоядная ухмылка. Такое лицо могло быть только у Хлои — эта ухмылка говорила: приди в мои владения. Рот Хлои кривился так, лишь когда лежишь рядом голый и враг рода человеческого уже раздвигает складочки кожи, — игрушки вот-вот засверкают на елке. И ты наконец выбросишь все из себя!
Странные импульсы пробудились во мне. Идешь по проспекту и вдруг чувствуешь желание свернуть в боковую улочку — такой импульс возникает нередко. По всей вероятности, исходит он от тебя самого. А здесь я не сомневался. То, что меня толкало, исходило не от меня. Я был подобен кусочку железа, передвигающемуся по тарелке под влиянием магнитов, которые переставляют под ней. Эти магниты всемогущи, как боги. То, что периодически толкало меня к двери трейлера Хлои, сейчас побуждало овладеть моей женой. Внизу у меня проснулся дикий козел похоти. Неудержимое желание трахаться, владевшее мной и Хлоей, снова запылало во мне. Но я не могу признаться в этой мысли. Я стал холоднее Проститутки — мне хотелось затащить Киттредж в Бункер.
Но имя Проститутки вспыхнуло в моем сознании. И игра сразу кончилась. Я весь покрылся потом. Это Проститутка подталкивал меня к Бункеру?
Оставив Киттредж в ее кресле, я спустился на первый этаж Крепости. Там, в нашей берлоге, я развел огонь. Это была самая теплая комната в доме. Когда все огни погашены и горит лишь огонь в камине, старые дощатые стены становятся цвета виски и коньяка. И может возникнуть иллюзия, что мой брак и профессия каким-то образом связаны с мировым очагом.
Однако сейчас мысли у меня были злые, как у человека, страдающего бессонницей. Растянувшись в старом кожаном кресле, я стал изучать огонь. Я старался опустошить голову. Мне известна техника медитации — как вы можете предположить, я умею погружаться в отрешенное состояние. Я нуждался в покое, как измученный генерал нуждается во сне. По прошествии двадцати минут, в течение которых я пытался сосредоточиться, я получил жалкий суррогат — апатию.
В этот момент на приставном столике зазвонил телефон. В подобный час это было необычно. Десять лет назад мне, случалось, звонили среди ночи из Лэнгли, но не в последнее время. Однако наибольшее впечатление произвело на меня то, что я спокойно ждал звонка. И он прозвучал.
Омега-6
Я узнал голос еще прежде, чем назвал имя.
— Хлоя, — сказал я.
— Мне неприятно звонить тебе в такое время, — начала она. За этим последовала пауза непрофессионала, делающего вид, будто эта мысль только что пришла в голову. — Мы можем говорить? — спросила она.
Чувство вины совсем задурило мне мозги. Мне показалось, что Киттредж зашевелилась в спальне.
— Да, можем, — сказал я. Но так тихо, чтобы она поняла, что не можем.
— Мне надо тебя увидеть. Я уже несколько часов хочу позвонить тебе, но не знала, будет ли это о’кей.
— Как там погода в Бате? — Я не привожу объяснений, почему я это спросил. Я мог сказать что угодно, лишь бы потянуть время. И добавил: — А дороги в порядке?
— Моя четырехколесная фура похожа на большой толстый лимон на льду, но ничего, все будет в порядке. Гарри, — сказала она, — кое-что случилось. Я должна видеть тебя. Сегодня.
— Что ж, — сказал я, — только сейчас ведь все закрыто.
— Я хочу приехать к тебе.
— Хорошо, — сказал я. — Можешь, безусловно, приехать, только ты в жизни не найдешь меня.
— О, — сказала она, — я знаю, где ты живешь. Я знаю дорогу. Я одну зиму жила около Доуна.
— В самом деле?
— Конечно, — сказала она. — У меня была недолгая связь с Уилбером Батлером. Мы жили в двойном трейлере ниже по шоссе.
Перед моим мысленным взором возникли остовы машин, ржавевших на дворе.