Призрак в кривом зеркале
Шрифт:
– Он был не очень здоровым человеком… к тому же изредка выпивал, а ему совсем нельзя было пить. Полтора года назад у него случился сердечный приступ, и он скончался в машине «Скорой помощи».
Она поставила кастрюлю на огонь, залила водой овощи.
– Вы хорошо осведомлены, Эля. – Из интонации Макара нельзя было выжать ничего, кроме сухой констатации факта.
– Он переписывался с нашей семьей много лет, – объяснила девушка. – Точнее, переписывался с мамой, но время от времени она читала его письма нам вслух. Конечно, Эдик совсем не помнит дядю Антошу, а вот я помню, и Лариса с
– Мне очень жаль, – пробормотал Илюшин, имея в виду, что смерть Соколова перечеркнула его намерения подробнее узнать о том времени, когда хирург еще жил в Тихогорске и приходил на журфиксы к сестрам Шестаковым.
– Спасибо… – грустно сказала Эля, поняв его фразу как выражение соболезнования. – Они оба с дядей Борей мне очень нравились. Я их так жалела…
– Жалели? – переспросил Макар. – Почему?
Эля смутилась.
– Я… я, наверное, неправильно выразилась. Не то чтобы жалела… Мне хотелось им помочь.
Она окончательно сбилась и замолчала, покраснев. Воспоминания в ее голове всегда оживали легко, словно сыпались из открытой шкатулки, сверкая блестками подробностей. И сейчас, помешивая овощи и вдыхая запах, поднимающийся от кастрюли, Эля вспомнила один из субботних журфиксов, запавших ей в память.
Тетя Роза в тот вечер стояла возле плиты, болтая в кастрюле половником, а за окном валил снег – большие, как куриные перья, хлопья опускались на землю. Эля смотрела в окно, затаившись возле занавески и со страхом ожидая, что вот-вот ее прогонят спать: Эдик и Ларка с Леней уже час как легли, и скоро должна была настать ее очередь.
Спать не хотелось. Хотелось прятаться за ворохом одежды, наваленной внизу на вешалке и брошенной за недостатком места на комод – старый таинственный комод, которому было много-много лет. Так говорила мама. Она рассказывала, что комод переехал в этот дом сто лет назад, и Эля верила. Хотя однажды, когда тетя Роза оставила его открытым и девочка залезла внутрь, там обнаружились не драгоценности, как она полагала, и даже не старинные тусклые монеты, а всего лишь шерстяные кофты, переложенные пахучими желтыми таблетками. Мама говорила, что таблетки отгоняют моль, но Эля знала, что отгоняют они детей, чтобы те не совали носы по комодам.
А еще больше хотелось сидеть наверху, в комнате со взрослыми, и слушать взрослые разговоры, тихонько засыпая под них. Так, чтобы становилось тепло, почти жарко, и голоса сливались с гудением вьюги за окном, а потом наступил бы сон, а за ним сразу утро…
– Эля, сейчас же в кровать!
Ну конечно, тетя Роза гонит ее из столовой, потому что «уже одиннадцать, пора спать». В другое время девочка попробовала бы поспорить, но сегодня тетя была чем-то сильно раздражена, и значит, не стоило ее злить. Эля послушно слезла с подоконника, поднялась наверх, но по пути заглянула в одну из комнат, откуда слышались голоса.
– Откуда ты, прелестное дитя? – удивленно спросил дядя Миша, для взрослых – Михаил Арнольдович. – Отбой уже играли, и детям спать пора.
– Оставьте, Михаил Арнольдович, – вступился за
Девочка закивала, доверчиво глядя на него. Дядя Боря был смешной, немножко неуклюжий, но очень интересный. Он здорово рисовал, а иногда рассказывал Эле, как он лечит больных, и она слушала его, разинув рот от восторга. Она вдруг вспомнила, что под подушкой у нее лежит куколка, которую она смастерила из ниток мулине, найденных в коробочке у мамы, – последние два дня Эля каждое утро обследовала куклу со стетоскопом и сообщала, что той необходимо полечиться. Но точного диагноза сказать не могла, и это расстраивало и ее, и больную.
– Дядя Боря, знаете, что я вам сейчас покажу… – выпалила она, обрадовавшись возможности потянуть время перед укладыванием в кровать, а заодно желая поделиться радостью с взрослым другом. – Подождите, я принесу…
Она умчалась и спустя минуту прибежала обратно, запыхавшись, и предъявила дяде Боре куколку. Куколка была не простая: Эля не стала распускать нитки, а просунула один моток через другой и закрепила: получились руки и туловище. Обвязала нитками шарик сверху – вышла голова.
– С выдумкой сделано, – одобрил дядя Боря, рассмотрев куклу. – Как назвала?
– Марфушей. Ой… – вспомнила Эля, – я же Тане ее не показала!
Вскочив, она рванула из комнаты, но дядя Боря поймал ее за рукав.
– Ты куда, неугомонная? Знаешь, который час? А у нее ребенок…
– А Таня никогда до полуночи не спит, она сама мне говорила! – возразила девочка. – Она разрешает к ней когда угодно заходить. Правда! Вот пойдемте со мной и сами убедитесь!
На лице у дяди Бори мелькнуло странное выражение, не понятное Эле.
– Ну что же… – сказал он, обернувшись на болтавшую за столом компанию, в которой была и Элина мама. – Пойдем. Да, пойдем! – повторил он, будто решившись.
Постучав в крайнюю комнату на первом этаже, Эля вдруг испугалась, что сегодняшний вечер будет исключением из правил и выяснится, что Таня уже спит. Тогда будет ужасно неловко перед дядей Борей и стыдно перед Таней. Однако Любашина не спала. Она приоткрыла дверь, вгляделась в сумрак коридора, и тогда Эля с торжеством вытащила куклу из-за спины и показала соседке.
– Вот! Это я сама сделала! А ты еще не спишь?
– Спохватилась! – хохотнула Таня. – Нет, не сплю, красавица моя. Тебя жду. Заходи в берлогу, рукодельница!
Дядя Боря сделал шаг из-за двери и оказался на свету.
– О, да ты не одна! – сказала Любашина, щурясь на него.
– Добрый вечер, Таня. Простите, что мы поздно. Эля уверяла, что вы обычно ложитесь после полуночи.
– Правильно уверяла, – кивнула Любашина. – Ну, не стойте в дверях, проходите! Сонька все равно спит, а я шью – пора бы мне и перерыв сделать.
Танина «берлога» была хорошо знакома Эле: две комнаты, заваленные всяким хламом. Вырезки из журналов, отрезы, недошитые платья, подколотые булавками, – все это лежало вперемешку на потертом диване с провалами возле драных подлокотников. Сама Татьяна, придвинув к себе переносной столик со швейной машинкой, строчила, сидя на пуфике невнятного цвета – то ли оранжевого, то ли светло-коричневого.