Призрак
Шрифт:
Почувствовав себя идиотом, я попытался сменить тему, но Рик уже сел на любимого конька и наслаждался своим остроумием.
— Привязанная коза!
Я даже без телефона мог слышать его смех, доносившийся с другого конца аэровокзала.
— Не обижайся на мою прямоту, но согласно твоей теории кто-то должен был знать о прилете Кролла в Лондон — а главное, о том, где он будет в пятницу утром и какие вопросы ему предстоит обсуждать…
— Кончай, Рик. Давай оставим эту тему.
— …кто-то должен был знать, что Кролл может отдать рукопись новому «призраку»; знать, кто ты такой и когда приедешь на
— Забудь об этой ерунде! — крикнул я, обрывая его насмешки. — Тебе лучше поспешить, а то ты опоздаешь на рейс.
— Да, ты прав. Ладно, счастливо тебе долететь. Поспи немного в самолете. У тебя какой-то странный голос. Созвонимся на следующей неделе. И ни о чем не волнуйся. Пока!
Он отключился. Я стоял, сжимая в руке умолкший телефон. Все верно. Мои домыслы действительно казались глупыми и странными. Я прошел в мужской туалет. Синяк в том месте, где меня ударили в пятницу, созрел, стал черно-фиолетовым и приобрел по краям желтизну, напоминая взорвавшуюся сверхновую звезду в учебнике астрономии.
Вскоре объявили посадку на бостонский рейс, и, когда мы поднялись в воздух, мои нервы успокоились. Я люблю эти краткие моменты, во время которых скучный серый ландшафт исчезает внизу, и лайнер, пробив облака, прорывается к солнечному свету. Как можно грустить на высоте десяти тысяч футов в сиянии яркого солнца, пока другие несчастные люди приклеены к грешной земле? Я взял напиток, посмотрел забавный фильм и подремал немного. Признаюсь честно, все остальное время я бродил по салону бизнес-класса, выпрашивал у пассажиров воскресные газеты и, пропуская спортивные страницы, читал статьи, посвященные Адаму Лэнгу и тем четверым предполагаемым террористам.
В час дня по местному времени международный аэропорт Логан дал нам «добро» на посадку. Когда самолет пролетал над гаванью Бостона, солнце, за которым мы гнались весь день, катилось сбоку от нас по воде, поочередно подсвечивая небоскребы в центре города — гигантские колонны из стекла и стали, переливавшиеся белыми, синими, золотистыми и серебристыми отблесками. «О, чудная Америка, — подумал я. — Даруй мне свой свет, вновь обретенная страна, где книжный рынок в пять раз превосходил по объемам старую Англию!» Заняв очередь и ожидая печать на визе, я едва не напевал гимн о «Звездном знамени». И даже парню из иммиграционного департамента не удалось ослабить мой оптимизм. Этот парень сидел за стеклянной перегородкой и хмурился, глядя на чудака, который пролетел три тысячи миль, чтобы провести один месяц среди зимы на Мартас-Виньярде. Когда же он узнал, что я писатель, его подозрительность достигла верхнего предела и вряд ли увеличилась бы больше, даже если бы на мне был оранжевый комбинезон тюремного заключенного.
— Какие книги вы пишете?
— Автобиографии.
Мой ответ поставил парня в тупик. Он презрительно усмехнулся, но в его голосе появились неуверенные нотки.
— Автобиографии? Вот как? Вы настолько известный человек?
— Я вообще никому не известен.
Он сурово посмотрел на меня и с укором покачал головой, словно уставший святой Петр у Жемчужных ворот, поймавший очередного грешника, который пытался пробраться в рай.
— Никому не известен, — повторил он с мимикой бесконечного огорчения.
Чиновник сжал в руке металлическую печать и, проставив два оттиска в паспорте, впустил меня в страну на тридцать
Пройдя иммиграционный контроль, я включил телефон. На экране появилось сообщение от личной помощницы Лэнга — некоей Амелии Блай, которая извинялась за то, что не смогла предоставить мне машину и забрать меня из аэропорта. Вместо этого она предлагала мне сесть в автобус и доехать до паромного вокзала в Вудс-Холе. Она обещала, что, когда я высажусь на Мартас-Виньярде, меня будет ожидать машина. Коротая время до прихода автобуса, я купил «Нью-Йорк Таймс» и «Бостон глоб», но в них не было упоминания о Лэнге — очевидно, скандальная история о нем появилась слишком поздно для этого тиража или американские газеты не проявили интереса к ней.
Автобус был почти пустым, поэтому я сел спереди, рядом с водителем. Мы двинулись на юг через сеть автострад — из города в сельскую местность. Температура держалась чуть ниже нуля. Снег уже растаял на открытых местах. Однако он еще держался на насыпях вдоль трассы и цеплялся за корни деревьев. Лес, раскинувшийся на холмах по обеим сторонам дороги, накатывал на нас огромными бело-зелеными волнами. Новая Англия напоминала мне Старую, но только выросшую на стероидах: дороги здесь были шире, леса протяженнее, пространства более открытые. Тут даже небо казалось непривычно высоким и глянцевым. Когда я представил себе мрачный мокрый вечер в Лондоне и сравнил его с искристым полуденным временем в этой зимней стране, у меня появилось приятное чувство выигрыша в лотерее судьбы. Хотя и здесь, конечно, наступали сумерки. Мы добрались до Вудс-Хола около шести часов вечера, и, когда автобус подъехал к паромному вокзалу, на небе уже появились звезды.
Довольно странно, но, пока мой взгляд не скользнул по вывеске парома, я вообще не вспоминал о Макэре. Это было вполне объяснимо: мне подсознательно не хотелось примерять на себя ботинки мертвеца — особенно после той встречи с грабителями. Однако, сдав свой чемодан в багаж, купив билет и вернувшись на пристань под пронизывающий ветер, я без труда вообразил, как тремя неделями раньше мой предшественник выполнял те же самые действия. В отличие от меня, он был пьян. Я осмотрелся. На другой стороне автостоянки располагалось несколько баров. Скорее всего, он заходил в один из них. Лично я не имел желания напиваться, и сама возможность сесть на тот же табурет за стойкой бара показалась мне еще более мерзкой, чем экскурсии по сценам голливудских убийств. Я присоединился к очереди пассажиров и, повернувшись спиной к ветру, принялся листать журнал «Таймс Сандей». На стене передо мной висела деревянная табличка с крупной надписью, нарисованной масляной краской: «Текущий уровень национальной угрозы — повышенный». Я чувствовал запах моря, но сгустившаяся темнота мешала мне увидеть его.
К сожалению, как только вы начинаете думать о чем-то, остановиться уже невозможно. Двигатели многих машин, ожидавших у транспортных ворот парома, продолжали работать (на таком холоде водители предпочитали использовать обогреватели). Привлеченный их шумом, я вдруг понял, что выискиваю спортивный светло-коричневый «Форд Искейп». А когда объявили погрузку и мы стали подниматься по металлическому трапу на пассажирскую палубу, я не мог не думать о том, что по этим же ступеням шагал Майк Макэра. Мой разум протестовал. Я говорил себе, что извожу себя по пустякам. Но, очевидно, писатели-«призраки» и неприкаянные души покойников имеют общую волну восприятия. Сидя в душном пассажирском салоне, я какое-то время рассматривал открытые и честные лица попутчиков. Затем, когда паром задрожал и отчалил от пристани вокзала, я отложил журнал в сторону и вышел на открытую палубу.